Александровскiе кадеты
Шрифт:
…Дома всё шло, как обычно на Святках, вот только сестра Вера где-то пропадала и мама, прижимая пальцы к вискам, делала выговор папе:
— Видано ли это дело! Девица, гимназистка, гуляет невесть где!.. Тальминова её исключить может, им же вообще запрещено одним ходить!..
— Ну, дорогая, да кто ж за этим следит сейчас, в век победившего суфражизма! — оправдывался папа. — Сама ж Веру воспитывала — мол, взрослая девица, сама всюду ходит! Небось с подругами сидят, модные течения обсуждают — этих, как их, символисты?
— Ох! Ну нельзя ж настолько не интересоваться увлечениями собственной дочери! Символисты уж давно как отошли! Футуристы у нас теперь и акмеисты[1].
— Ну, вот значит их и обсуждают, — примирительно сказал папа. — Ещё небось рукописный журнал делают.
— Делают. Только теперь на гектографе печатают.
Федя навострил уши. Папа, судя по всему, тоже.
— Гектограф? На гектографе не только гимназические журналы печатать можно…
— Ах, дорогой, оставь! Тут и так не знаешь, куда бежать!
— Куда бежать? — поднялся папа. — Телефонировать всем Вериным подругам, для начала. А у кого телефона нет — туда я самолично отправлюсь.
— Папа! А можно мне тоже?
— Ишь, господин кадет! Помочь хочешь!
— Так точно! Давай я оббегу тех, кто поблизости, а ты — на извозчике тех, кто дальше!
— О! Молодец. Тактически всё правильно, — улыбнулся папа. — Дорогая, а ты звони. Сколько там с телефонами?
Мама шуршала бумагами, листала «Всё Гатчино-1908». Список адресов получился не очень длинным — классы в дорогой гимназии Тальминовой были относительно невелики. Федя тоже получил на руки короткий перечень; сестра Надя тоже.
Разбежались.
Федор мельком взглянул на колонку имен с адресами, дождался, пока отъехал отец и скрылась сестра — и рысью помчался к вокзалу.
Он почти не сомневался, что Вера в Петербурге. И наверняка должна сейчас возвращаться — удивительно, что вообще так надолго задержалась.
Ноги сами несли его через расчищенные от снега дворы, мимо дровяных сараев, мимо ярко освещённых окон, мимо тёмных подъездов, прыгая через утонувшие в сугробах штакетники палисадников — прямо к Варшавскому вокзалу.
Почему именно сюда? — Варшавская станция куда скромнее Балтийской, где Императорский павильон и монорельсовая дорога. Сюда приходят поезда с рабочими и прочим служилым людом; здесь куда больше шансов вернуться обратно незамеченной.
И он не ошибся. После совсем недолгого ожидания подоспел очередной поезд, паровоз выдохнул белые клубы, словно устало отдуваясь после нелёгкой дороги; из вагонов высыпал народ, поднимая воротники, плотнее натягивая треухи и запахивая платки — вечерний морозец покусывал.
…Вера появилась из вагона третьего класса, быстро скинула уродливую шаль, больше похожую на драное одеяло, встряхнулась, поправила шапочку с вуалеткой, плотной не по сезону, но зато очень хорошо скрывавшей лицо.
Немного подумав, Федор решил, что сестру он остановит чуть подальше, не на самом вокзале. Не надо ей знать, что ему понятно, откуда она явилась.
Сказано — сделано. Веру он окликнул на углу Елизаветинской и Александровской:
— Ты что?! Папа поехал по твоим подругам тебя искать! Мама других обзванивает! Даже Надя побежала!
— Ай! Ой! Ах! — аж подпрыгнула Вера. — Ф-федя? Т-ты откуда?
— От верблюда! — рявкнул бравый кадет. — Тебя послали искать! Эвон, — он потряс списком, — подруг твоих велено обойти!
— Не надо никого обходить, — быстро выпалила Вера. — Я, я у Кати Метельской была.
— У неё телефона нет? — подозрительно осведомился Федор.
— Нет, нет, как есть нет!
— А если папа сейчас к ней приедет? — прищурился Федя, однако Вера не дрогнула:
— Скажет, что я уже домой убежала! Ну, чего плетёшься нога за ногу? Давай, давай, торопись, холодно же!..
Дома, как ни странно, Вера держалась донельзя спокойно. Да, собрались у Катерины Метельской. Да, народу немало было. Да, был поэтический вечер. Читали своих стихи. Катя обещает привести молодого, но очень интересного поэта, monsieur Гумилева, только что вернувшегося из путешествия в Африк[2]. Упомянутый monsieur окончил Царскосельскую гимназию, где директором господин Анненский[3], тоже известный поэт, и знакомый отца Катерины, а потом…
— Что ещё за Гумилев? — тотчас нахмурился папа.
— Oh, papa, comment peux-tu ne pas conna^itre ce po`ete![4]
— Je ne connais aucun po`ete et je ne veux pas savoir![5]
— Ну в самом деле, дорогой, — проворковала мама, — Вера правду говорит, monsieur Гумилев и в самом деле подаёт очень большие надежды. Его сам Валерий Яковлевич Брюсов удостоил рецензии, в «Весах», а это… — Аннушка, душа моя, избавь меня, несчастного, от ваших поэтов! — взмолился папа. — Дочь вернулась, всё хорошо, но отчего ж не предупредила?
— Да я и не собиралась сперва идти, да Метельская прямо так уговаривала, так уговаривала, мол, без твоих стихов и вечер не вечер…
— И что же ты им читала? — живо заинтересовалась мама.
— Ах, мама, вы же всё равно не знаете!
— А почему бы тебе нам их не прочесть тоже?
— Вам не понравится!
— А ты попробуй!
Вера взглянула как-то искоса и Федор, вроде бы как занятый своей книжкой в углу под лампой, навострил уши.
От зноя воздух недвижим,
Деревья как во сне.
Но что же с деревом одним
Творится в тишине?
Когда в саду ни ветерка,