Александровскiе кадеты
Шрифт:
Фигуры падали, а потом Федя услыхал гневное «Огонь, кадеты! Беглый огонь!..» и понял, что лежит за пулемётом, за тяжёлым «максимом», и пальцы закаменели на рукоятках; уже поднят предохранитель, он, Фёдор, нажимает спусковой рычаг меж рукоятями, а Петя Ниткин, лежащий рядом за второго номера, направляет в окно приемника холщовую ленту, набитую патронами…
Выстрелы оглушали, но Федя не мог понять, куда и в кого он стреляет и что вообще происходит — и где Костька Нифонтов?
— Федор!.. Федя, ты чего? — перед ним стоял
Федор поспешно поднялся.
Он вспомнит, он непременно всё вспомнит!..
Сейчас он уже не сомневался, что это донельзя, чрезвычайно важно.
Пролетел Сочельник, настало Рождество, светлый праздник — Христос народился! Гатчино словно бы изо всех сил старалось забыть совсем недавно случившуюся бойню. По улицам вышагивали гвардейские патрули; проезжали всадники — лейб-атаманцы в тёмно-синих чекменях, лейб-казаки в алых. От Рождества до Крещения — Святки, две недели все радуются и веселятся, ходят в гости, празднуют.
На Василия Великого тоже все гуляют, а еды готовят ещё больше, чем на Рождество. Кадеты, отправившиеся было по домам перед Сочельником, вернулись — потому что предстоял большой александровский бал.
А к нему в корпусе уже и впрямь было всё готово. Пахли свежей краской стены; блестели начищенные дверные ручки; побитая пулями лепнина починена, проткнутые штыками картины заменены.
Правда, так быстро нельзя оказалось заменить огромный портрет Государя; его просто сбили со стены и изорвали в мелкие клочья. А вот пальмы благополучно пережили вторжение…
В огромном актовом зале сияли люстры, и гвардейский оркестр на хорах настраивал инструменты; дядьки расставляли серебряную посуду на длинных столах вдоль одной из стен; кадеты же чуть ли не всем корпусом высыпали во двор и на широкое пространство перед воротами — где сейчас одна за другой подъезжали сани и саночки, вперемешку с новомодными автомоторами.
Барышни, в шубках, с муфточками, выскакивали из саней, элегантно появлялись из закрытых кабин автомоторов, одинаково крутили головками, отыскивая «своих» кадет.
…Лиза и Зина появились вместе, держась за руки, словно сёстры.
— Федя!.. — Лиза весело помахала рукой; Федор помахал в ответ. А вот Петя с Зиной вдруг застыли друг перед другом, буйно красней и отводя взгляды.
— Эй, вы чего? — пришла на помощь Лизавета. — Петр, позвольте представить мою подругу Зину; Зина, это Петр Ниткин, тот самый, который…
От пылающих щёк что бравого кадета, что бедняжки Зины, казалось, сейчас начнёт плавиться снег. Пришлось Лизе хватать подругу за локоть и чуть ли не силой тащить вперёд, болтая разом за четверых, потому что и у Федора вдруг отнялся язык.
В вестибюле корпуса вставшие за гардеробщиков дядьки принимали от юных дам шубки,
Лизавета явилась на бал в светлом платье цвета сливочного мороженого, из блестящей тафты; на груди, по манжетам и подолу отделано мелким кружевом и бисером. Волосы заплетены высокой «корзинкой», в косе узкая ленточка в тон платья; Зина, глядя на подругу, чуть заметно вздохнула: на ней самой был наряд куда скромнее, синее шерстяное платье, с белоснежным кружевным воротником, а в толстой и длинной косе ниже спины — белая же шёлковая лента.
Петя Ниткин, по-прежнему красный, аки рак варёный, подал Зине руку кренделем; Зина, столь же пунцовая, аккуратно, словно вдевая нитку в игольное ушко, взяла своего кавалера под локоть.
При этом они держались друг от друга как можно дальше. И, как показалось Федору, даже дышать перестали.
Лиза довольно чувствительно пихнула Федю в бок и выразительно притопнула носком туфельки.
— Ой. Это я так — Петя, он — так смущался…
— Ну да, — снисходительно кивнула Лизавета. — Я Зину еле уговорила. Боялась, понимаешь? Ну, идём теперь, идём же!..
Вверх, парадной лестницей поднимался сплошной поток кадет и их спутниц, мелькали и парадные мундиры офицеров с супругами — корпусные дамы старались не ударить в грязь лицом перед явившимся матерями гимназисток-«тальминок».
…Сперва выступали корпусные оркестры, духовой и балалаечники; хор исполнял «Славься», «Va, pensiero»[2]; старший возраст показывал акробатические номера и живые картины; потом объявили перерыв и все устремились к самоварам и столам с «заедками», как называла десерты Федина нянюшка.
Чего тут только не было! Пряники простые и фигурные, песочные пирожные, меренги, а от разной пастилы и вовсе разбегались глаза.
…Но всё равно, это было только преддверие настоящего бала. Правда, Лиза успела заговорщически подмигнуть Пете:
— Пари! Господин Ниткин, помните ли наше пари?
Феде это не понравилось — особенно, если вспомнить, что должно было случиться, если Лиза проиграет; поцеловать Петю — хотя интересно, как она это собирается делать при Зине?
— Помню… — буркнул Петя. Ему, похоже, пришли в голову те же мысли, и он с некоторым испугом покосился на ничего не подозревавшую Зину.
— Я всё расскажу. Скоро! — с таинственным видом посулила Лиза; но тут оркестр грянул полонез, все три широченных двери в танцевальную залу распахнулись и пары двинулись на блестящий начищенный паркет.
[1] Разгорячившийся Петя Ниткин сам не заметил, как вывалил перед экзаменационной комиссией наиболее общую форму уравнения Шредингера. В нашей реальности оно было сформулировано только в 1925 году.
[2] «Хор иудейских пленников» из оперы Дж. Верди «Набукко».