Александровскiе кадеты
Шрифт:
Федор понял — оркестр как раз сделал паузу, предстоял ещё один вальс.
— Разрешите пригласить на тур вальса, мадемуазель, — он по всей форме щёлкнул каблуками.
— С удовольствием приму приглашение, — подмигнула Лизавета, вкладывая ладошку в руку Федора, обтянутую белой перчаткой.
— Федя, ты спишь? Федь, а Федь!
— Ну чего тебя, Петь? — проворчал Федор, с трудом отрывая голову от подушки.
— Федя, я про ангела…
— Нашёл время, — Солонов перевернулся на другой бок. Бал давно закончился, завтра все разъезжались на каникулы, на все святки.
— Федь! Да Федя же! Нет, ты послушай — я теперь уверен, что это был человек оттуда. Только он бы смог!
— Ну, так и что? Я тоже про это думал. Может, тот спаситель был и оттуда. Но что это меняет? Они Пушкина у нас спасли. Отчего бы и государя не спасти? — Не-ет, ты не понимаешь! — горячо зашептал Петя. — Пушкина они как спасли? — послали своего человека, он убедил государя Николая Павловича, тот самолично с жандармами примчался к месту дуэли!
— Ну и что?
— Ничего сверхъестественного. Никаких сил ангельских. А тут — нечто невозможное, неисполнимое!
— Погоди, ты ж девчонкам не веришь, конечно же?
— Именно, что верю! Именно! — Петя сидел на постели, сжав кулаки. — Верю! Зина — она умная! Лиза — она хитрая! Я, пока танцевали, Зину расспрашивал — они огромный чертёж вокзала нарисовали, на целую комнату, из кукольного дома обстановку использовали — она в правильном масштабе. Даже об этом подумали!
— Ну, молодцы, — одобрил Федя. — Давай спать, а, Петь?
— Тебе лишь бы спать! — обиделся друг. — Нет, ты послушай, послушай — если они правы — а они правы, боюсь! — то это значит, те, кто приходит оттуда такое могут, такое — что нам кажется, это ангельский чин вмешался!
— Ну, и что? — вновь повторил Федор. Надо сказать, в голову ему сейчас, посреди ночи, не лезло вообще никаких мыслей, ни умных, ни даже глупых, просто очень спать хотелось.
— Да как же ты не понимаешь? — огорчился Петя. — Ну, смотри — этот господин, предупредивший урядника, почему он скрылся?
Федор очень хотел запустить в друга подушкой. Сдержался с трудом.
— Потому что уже не было времени им что-то придумывать, разрабатывать, искать подходы! — с торжеством поведал Петя, приняв молчаливое сопение соседа за сосредоточенное внимание. — Всё, что они могли — это вот чтобы он так подошёл бы к конвою, и в лоб им всё сказал. Ни документов у него не было, ни адреса, ничего. Только потому ему и пришлось скрываться.
— А дальше?
— А дальше ему помогли! — убежденно сказал Петя. — Следили из своего потока и подсказывали!
— Чепуха! Профессор говорил…
— А, может, это вовсе и не профессор! Был же там этот, Никаноров? И другие тоже могли быть! Значит, может у них такое найтись, чтобы связь была между потоками!
— Может, и так, — Федя не нашелся, что возразить. — Но нам-то что с того?
— С того, что, может, они и за нами следят! И вообще их тут гораздо больше, чем нам кажется!
— И что нам с этим делать?
— Как это «что»?! — поразился Петя. — Мы должны их наперечет знать! Чтобы они у нас тут не хозяйничали!
— Но ведь и Пушкин, и Государь, коль их рук дело — это ж хорошо, верно?
— Верно. А вот я как того Никанорова вспомню, так в дрожь бросает! А если он не один такой? А если их много?
Друга Петю явно уносило куда-то в неведомую даль. Начал с того, что «ангел» Лизаветы и Зины был пришлецом из иного временн'oго потока, а теперь и вовсе перескочил на злокозненного Никанорова. В общем, тут Федор-таки запустил в Петю подушкой, поймал её обратно и, не слушая более никаких возражений, с головой нырнул под одеяло.
Святки. Обычно весёлые, сытые, обильные, с непременным катанием с горок и на коньках, ходят ряженые, водят медведей, устраивают гадания — всего не перечислишь. И на сей раз в Гатчино, казалось, всё свершится, как и в прошлые года — однако ж нет.
«Высшее общество», хоть и не отменило всего полностью, но притихло, государев двор, скуповато отметив Рождество, повестил, что новогодних забав не случится. Волнения, выплеснувшиеся из рабочих кварталов столицы и близлежащих деревень, как будто бы утихли, но могилы были ещё слишком свежи.
Впрочем, Федя Солонов на это не обращал внимания. Хватало иных забот.
Во-первых, неугомонный Бобровский снова вылез со своими «бомбистами»; теперь, когда «всё успокоилось», как он выразился в письме Федору, «самое время довести дело до конца».
Во-вторых, Лиза Корабельникова, как и обещала, позвала их с Ниткиным в гости, уже перед самым Новым годом. Мама обрадовалась — приглашения в дом Варвары Аполлоновны Корабельниковой ценились высоко.
В-третьих, с сестрой Верой явно творилось что-то совсем не то, родители ходили озабоченные и совсем не в праздничном настроении; Федор же почти не сомневался, что знает причину — и не только в «меланхолии» Лизаветиного кузена Валериана.
Он смотрел и слушал. Слушал и смотрел. Останавливался у дальнего конца платформы, якобы посмотреть на паровозы (что простительно мальчишке, даже и в кадетской форме), ловил обрывки фраз, брошенных машинистами, кочегарами, смазчиками, обходчиками; стал читать газеты, в изобилии валявшиеся у папы в кабинете; и даже болтовня нянюшки с молочницами не избегла его внимания.
И всё это, всё, что удавалось перехватить, зацепить, поймать — ему чем дальше, тем больше не нравилось.
А родные ничего не замечали; папа был по горло занят в своём полку, отличившемся при подавлении беспорядков; мама, Надя и нянюшка просто хотели забыть поскорее весь тот ужас; в самом деле, ведь случались волнения и раньше; с ними справились, справятся и на сей раз.