Альфа Центавра
Шрифт:
— Нет, что больше всего меня удивляет, так это то, что даже мат в три хода поставить невозможно, только:
— Раз-два, а дальше тпру-у, приехали. — В том смысле, что аб-бсолют-тно-о ничего не понятно.
— У вас, лошадь разговаривает? — ахнула — хотя со стороны могло показаться: притворно — ЖП. — Но тут же добавила:
— Я пошутила.
— После таких шуток, я никуда не поеду, — мрачно ответил Буди.
— Да?
— Да.
— Тогда выходим из вагонов, разводим костер, и ждем гостей, которые только рады будут поджарить и съесть нас на этом костре.
— Слова местами переставили, — сказал Буди. — Надо было сначала долго-долго — часов пять — жарить, а потом также долго, как в Илиаде, есть.
— Ребята, — попросила защиты у Пархоменко и Вары ЖП, — что он ко мне пристал?
— Дак, естественно, влюбился, — сказал один.
— Трахнуться хочет, — ответил другой.
— Трахнуться? Никогда. Если бы еще насильно трахнуть, а так нет, никогда. Хотя может быть после победы? Ты как Буди, согласен трахнуться меня после победы?
— Вы меня обманете.
— Нет.
— Мне нужны гарантии.
— Что я ему могу дать? — не понимаю, — обратилась дама к Парику и Варику.
— Тут только один выход, — сказал Пар, — дать ему сейчас, авансом, как будто это происходит в будущем.
— Я не уверена победим ли мы.
— Вот и видно, что ваше обещание ничего не стоит.
— Ну, хорошо, где здесь кусты? Кустов нет, пойдем за тачанку.
Нет, в тачанке тоже люди, что делать?
— Пойдем в реку, — сказал Буди.
— Река далеко, тем более, если начнется бой — внизу нам не удержаться.
— Поплывем на тот берег.
— Как вы сказали? Это предательство, лучше умереть сражаясь, чем бежать.
— Плыть.
— Тем более, плыть, ибо: да разве туда поплывешь? — Жена Париса на глаз измерила расстояние до Того Берега. — Очень далеко. Это будет конец.
— Там качается еще на воде один десантный катер.
— Ты предлагаешь уйти под воду вместе с ним?
— Возможно, можно, как-то, вроде.
— Всё?
— Нет.
— Хорошо, я тебя поняла. Ты предлагаешь, скрыться на этом десантном катере на время, чтобы они подумали:
— Они в тачанке! — И погнались за ней. Тогда надо решить:
— Кто будет в тачанке, а кто на катере.
— Угадай с двух раз, — сказал Буди.
— Нет, нет, нет, с тобой, что ли? И вообще, мы с тобой в конце концов всё равно потонем, а их расстреляют, как террористов.
— Я предлагаю, сов-всем-м-м другой вариант, — сказал Буди. Он понял, что эта дама потенциально уже в его лапах, поэтому согласился одержать ради нее победу.
— Вам посвящается, — так и сказал он.
— Что? — прикинулась непонимающей Жена Париса.
— Победа.
— По-бе-да, — повторила она, и добавила: — На вкус она сладкая или горькая, ну, как что, например?
— Как поцелуй соленых губ, — подсказал Пархоменко, — я пробовал.
— Значит не горькая?
— Нет.
— Хорошо, хотя я люблю горькое, но только не горькую победу.
И бой начался. Авангард Деникина под командованием Амер-Нази нарвался на пулемет Вары.
— Откуда ведется огонь? — удивился Деникин, не видя перед собой стен Царицына.
— С катера, — влез Беня Крик.
— Не думаю, — ответил Амер-Нази, — скорее всего, с вот только что мелькнувшей сквозь туман тачанки.
— Где Царицын? — опять спросил Дэн. И сам же ответил: — Нас ввели в заблуждение, это не Царицын. — Это река, — он сказать не решился, можно было получить сильное сотрясение мозга. Дэн один или два раз уже его получал. Дело в том, что он имел контакт с вещами. Все их считали неодушевленными предметами, но он заметил, что это не так. И легче от этого не стало. Как-то его бывшая жена, кажется, это было еще до Кали, разрезала из-за ревности картину Пабло Пикассо Авиньонские Девицы, и он чуть не потерял сознание, и сердце так сильно болело, что он думал: всё, заболит и не перестанет. А это была только копия. В другой раз еще проще:
— Не могу почистить клавиатуру — или что у них есть еще там — газовой плиты, — сказал он ей, имея в виду, что ручки газа загрязнились в очень туго поворачиваются, — где-то что-то надо отворачивать. А она притащила из ванной все его инструменты, как-то:
— Пассатижи разного размера, отвертки и другие клещи, — как в кино, для пыток рабов, осмелившихся не выдать зачинщиков бунта на плантации сахарного тростника в Южной Америке, — и давай рвать эти гладкие податливые пластмассовые вертушки. Они — ни в какую. Как говорится:
— Нет и всё, не идут, а она продолжает и продолжает их рвать с остервенением только по одной причине:
— Ей сказали, что они должны сниматься сами, — в том смысле что безо всяких отворачиваний-приворачиваний. Он понял, что получил инфаркт и инсульт одновременно. Пусть и в более-менее микроформе. Сердце и голова болели больше недели. Даже намного больше. И знаешь почему?
— Я люблю мою новую газовую плиту. — К старой было страшно даже подходить:
— Только ее коснись, а вертушок на пружинке — прыг! — и валяется на полу, как будто Луи дэ Фюнес со своей вечной присказкой:
— Их бин больной! — Так-то бы понятно, плите лет сорок, не больной она быть уже не может, но когда это случится — неизвестно, поэтому каждый раз приходится думать:
— Опять сегодня, или надо ждать другого дня. — И вот это ожидание, эта неизвестность приводили Дэна в отчаяние, он даже боялся к ней подходить без предварительных раздумий. Но часто забывал это сделать, перся к ней так, как будто к себе домой — напрямую, и, как обычно:
— Получал по рогам, но. Но в микроформе. Так пошлет ее матом раза три-четыре, или иногда даже: