Алхимик

Джеймс Питер

Проглядывая раздел «Уик-энд», она, к своему удивлению, увидела добродушное лицо сэра Нейла Рорке под заголовком «Мой прекрасный уик-энд».

Рорке был изображен в потертом пальто фирмы «Берберри» и в веллингтоновских ботинках; он держался за тачку, и на лице его была широкая улыбка, говорившая, что в его мире все в полном порядке. Прекрасный уик-энд, сообщил он, прошел в его шотландском поместье, где он в сопровождении своих собак прогуливался с женой, слушал Моцарта, пил виски «Гленливет», белое бургундское «Ле Монтраше» 78-го года и кларет «Шато Марго», ел шотландского

лосося и просто необыкновенную говядину. Больше всего его радовала, сообщил сэр Рорке, возможность не думать о галстуках и своей почте. Он был олицетворением теплоты и поразил Монти тем, что совершенно не сочетался с продуманной четкостью «Бендикс Шер» и холодной надменностью Винсента Кроу и иже с ним.

Внезапно что-то привлекло ее внимание, и она вздрогнула. По саду скользнул и исчез яркий луч света. Автомобильные фары. От страха все в ней застыло, по коже побежали мурашки. Она тихонько подобралась к окну и уткнулась лицом в стекло.

Звякнул дверной звонок.

Монти вздрогнула, резко приглушила звук телевизора и услышала громкий стук своего сердца. Во рту пересохло. «Успокойся, — сказала она себе, — ты же не психопатка».

Она подошла к входной двери, включила внешнее освещение и посмотрела в глазок, и сразу же узнала лысоватого мужчину средних лет в мятом плаще и облегченно вздохнула.

Монти открыла дверь, и ее окатило волной холодного воздуха.

— Мистер Уэнтуорт? Добрый вечер.

Журналист, смущенно моргая, продолжал стоять на пороге. На нем были квадратные очки без оправы.

— Мисс Баннерман, простите, что беспокою вас. — Он с трудом перевел дыхание, словно ему не хватало воздуха. — Я не хотел пользоваться телефоном. Слишком рискованно. Можем ли мы переговорить накоротке?

— Да, конечно… входите, — сказала она почти спокойно.

— Долго я вас не задержу; в воскресенье вечером не принято неожиданно являться в гости. — Замолчав, он уставился на потертый ковер в прихожей. — Персидский. Каждый такой товар рассказывает целую историю. Поучительную. С массой легенд и метафор.

Монти растерянно уставилась на него:

— Метафор?

— Дело в рисунке. Орнамент по краю — это решетка, сквозь которую души переходят из одного измерения в другое. Вы удивились, если бы узнали те истории, которые рассказывают такие предметы искусства.

— В самом деле? — Она растерянно опустила взгляд на ковер, который купила на какой-то дешевой распродаже несколько лет назад.

— Именно, — показал он ей. — Темные и светлые бордюры говорят о чередовании дня и ночи. — Он кивнул значительно, словно древний мудрец.

— Мне никогда не приходило в голову, что тут скрыта какая-то символика.

— Да, да. Восьмилепестковое соцветие символизирует центр Вселенной. Видите? Главное — это восемь лепестков. В центре их — отверстие в небе, обозначающее переход с земли на небо. — Он улыбнулся в свой собственный адрес. — Ладно, Губерт Уэнтуорт, заткнись. Этой милой особе не стоит слушать твой старческий бред.

— Вы отнюдь не выглядите старым, — вежливо возразила Монти.

— Пятьдесят девять — вполне пожилой возраст. —

Он кивнул, словно соглашаясь с самим собой. — Вам лучше? Я слышал, вы попали в больницу? — Подчинившись ее жесту, он снял плащ. Под ним была мятая рубашка с галстуком.

— Спасибо, я прекрасно себя чувствую. — Она пристроила его плащ на вешалке викторианских времен и предложила ему пройти в гостиную. Когда она сама вошла туда, Уэнтуорт стоял перед картиной, изображавшей греческую гавань на закате.

— Это ваша работа?

— Да, — сказала она. — Итака, примерно пять лет назад.

— Знаете, вам следует быть художницей, а не химиком.

Монти улыбнулась:

— Вы очень любезны. — Она села на край дивана и немного смутилась, увидев на полу поднос с остатками ужина. — Прошу вас, устраивайтесь, — показала она ему на кресло. — Могу ли я предложить вам выпить?

Как и раньше, он согласился принять лишь стакан воды, который она тут же принесла ему из кухни. Она снова обратила внимание, каких трудов ему стоит спокойно сидеть на месте. Он поставил стакан на кофейный столик, но продолжал держаться за него, словно это был рычаг, с помощью которого он может вылететь из кресла.

— Плохие новости, — сказал он и кивнул, словно подчеркивая серьезность своих слов. — Может, вы уже слышали? Вы видели вчерашнюю прессу? «Газетт»?

— Боюсь, я не…

— Я говорил вам о нашем молодом репортере Зандре Уоллертон?

— Да, и я пару раз встречалась с ней… во вторник и четверг.

Он удивленно уставился на нее:

— Вы виделись с ней в этот четверг?

— Да.

— Здесь?

— Нет… в больнице… — Она все пыталась понять, о каких последних плохих новостях может идти речь.

— Целый ряд неожиданных смертей, мисс Баннерман. И их слишком много, — сказал он. — Наши добрые друзья в «Бендикс Шер» пытались оказать коммерческое давление на моего редактора, чтобы он не публиковал статью о «Матерноксе». Зандра вам это рассказывала?

— Нет… она мне ничего не… Я… боюсь, что при второй встрече я была очень усталой, и мы говорили недолго.

Крик встал, подошел к Уэнтуорту и потерся о его лодыжку. Журналист наклонился и погладил его.

— Значит, Зандра Уоллертон, скорее всего, не рассказала вам и о том несчастном технике, мистере Силсе? О том, что ему удалось получить информацию о «Матерноксе», которой мы интересуемся? И к тому же образцы.

— Нет! — сказала Монти. Она лихорадочно соображала, что к чему.

Собеседник кивнул:

— Она рвалась как можно скорее опубликовать этот материал, но я сказал ей, что стоит попридержать его, собрать побольше доказательств, чтобы история была более весомой. Нельзя высказывать одни лишь предположения. Нужны факты. — Он посмотрел на Монти, и лицо его потемнело. — Насколько я понимаю, вы не слышали новостей о Зандре Уоллертон?

Монти покачала головой и собралась с духом, понимая — что бы ни последовало, это серьезно.

— Железнодорожный переезд. Она оказалась на нем как раз перед поездом. Трагично. — Он вскинул руки жестом тщеты и отчаяния. — Ужасная потеря.