Алое восстание
Шрифт:
Люди Титуса молча ждут. Все их прегрешения связаны с бывшим предводителем. Уйдет он, исчезнет и вина. Так я уговариваю сам себя. Все будет хорошо.
— Я оспариваю!.. — поднимает голову Титус. — И вызываю тебя на поединок, крысеныш!
Я отвечаю коротким поклоном:
— Принимаю твой вызов, патриций.
Рок выступает вперед.
— Поединок состоится по обычаям ордена Меча, — сухо объявляет он.
Титус встает, глядя с усмешкой на мой тесак:
— Тогда по правилам выбор оружия за мной… Драться будем на прямых клинках, ничего кривого.
— Как угодно, — киваю я, но ощущаю на плече чью-то руку.
— Он мой, Дэрроу, — шепчет Кассий, — ты забыл? — Молчу, не оборачиваясь. — Дэрроу, прошу тебя… Позволь мне защитить честь семьи Беллона!
Гляжу на Рока, тот качает головой, следом за ним Куинн, но они здесь не главные. Я дал обещание другу, который признаёт мою власть и просит, а не требует. Поэтому, помолчав, словно нехотя, отхожу в сторону. Вперед выступает Кассий с мечом. Клинок примитивный, но остро отточен о камни и находится в опытной руке…
— Маленький принц! — ухмыляется великан. Переругиваться с противником, увязая в грязи на поле боя, — это лучшее, что он умеет. Похоже, Титус и не догадывается, как недолго ему осталось жить. — Когда закончим, буду рад обоссать твой труп еще раз.
Пока Рок очерчивает круг, Клоун с Брюзгой выходят из башни с целыми охапками оружия, захваченного у Цереры. Титус выбирает широкий меч и делает пару пробных взмахов. Кассий стоит неподвижно.
— Уже наложил в штаны? — продолжает издеваться великан. — Не переживай, я по-быстрому.
Рок произносит необходимые формальности и дает отмашку. Поединок начался.
Судя по всему, Кассия по-быстрому не устраивает. Грубые клинки звякают и крошатся с отвратительным скрипом. Но когда металл находит плоть, тишину нарушают лишь сдавленные стоны Титуса и холодный шепот его противника.
— Ты убил Юлиана… От твоих рук погиб Юлиан Беллона из дома Беллона… — Хладнокровно выдернув клинок из бедра Титуса, бестолково машущего мечом, он вонзает его снова и снова. Великан шатается, лицо его искажено яростной гримасой. — Ты убил Юлиана… — Еще удар, еще — и снова те же слова. Отворачиваюсь, не в силах смотреть. — Ты убил Юлиана…
Последних слов Титус уже не слышит. По лицу Куинн струятся слезы, Рок уводит их с Лией прочь. Ведьма сплевывает на булыжники и обнимает за плечи Крошку. Лохматый Клоун выглядит еще мрачнее, чем обычно. Во дворе замка царит безмолвие, с неба тоже не слышно ни звука, но тяжелый гнев Кассия и его похоронный плач по любимому брату словно продолжают висеть в воздухе. Честь семьи и мой приговор тут ни при чем — это понимают все. Свершилась месть, а вовсе не правосудие.
Я внезапно холодею, осознав, что сам должен был бы лежать здесь вместо Титуса. Мой несчастный сородич — кто знает, как его звали на самом деле, — несмотря ни на что, заслуживал лучшей участи. Сдерживая слезы жалости и досады, проталкиваюсь сквозь толпу зрителей.
— Так нельзя, — бормочет Рок, пряча глаза. Лицо у него серое, как у трупа. Он прав, этот экзамен я провалил. Правосудие должно быть беспристрастным, и вождю следовало исполнить приговор самому, если он хочет подавить междоусобную рознь. — Одно хорошо: Кассия снова станут бояться, — добавляет он.
Бедный Титус… Хороню его в роще на берегу. Может быть, так он скорее доберется до заветной долины.
Потом всю ночь не могу заснуть.
Кто была та, за которую он мстил, — жена, сестра, мать? Из какого он шахтерского поселка? Боль сломала его, и такая же боль привела меня на эшафот… только мне дали второй шанс. А ему?
Может, хотя бы теперь его боль утихла. Свою смерть он заслужил, как и мою ненависть при жизни, но все равно остается моим братом. Пускай обретет мир и покой в долине снов и, когда мы снова увидимся, обнимет и простит меня, потому что я сделал это ради общей мечты нашего народа.
Мое имя с тремя чертами стоит сегодня ближе к Руке примаса.
Имя Кассия тоже приподнялось.
Но примас может быть только один.
Устав ворочаться без сна, встаю и сменяю Кассандру на посту. Стены замка окутаны плотной пеленой тумана. Мы привязали под стенами овец, чтобы они своим блеянием предупредили нас, если подкрадется враг. Стою, вглядываясь во тьму. Ноздри щекочет странно знакомый вкусный запах.
— Жареная утка, — раздается голос за спиной.
Поворачиваюсь и вижу Фичнера. Никаких доспехов, черный с золотом мундир, растрепанные волосы. Ухмыляясь, протягивает истекающую соком утиную ногу, от одного вида которой урчит в желудке.
— Замаливаешь грехи? — усмехаюсь.
Он с насмешливым удивлением поднимает брови:
— Хочешь сказать, ты такой взрослый, что все понял и не обижаешься?
— Ну… кураторы ведь все видят, так?
— Даже как вы подтираете задницу.
— И не остановили Титуса, потому что это тоже часть учебной программы.
— Главный вопрос, почему мы не помешали тебе.
— Убить его?
— Да, малыш. Он ведь представлял немалую ценность для армии, ваш Титус… ну, не до претора или императора флота, но до какого-нибудь легата дослужился бы точно, вести в атаку легионы под вражеским огнем — самое его дело. Видел когда-нибудь, как десант с орбиты берет город? Он был просто создан для этого… — Фичнер вытирает рукавом жирные губы.
Я молча жду продолжения.
— Жизнь — лучшая школа. Когда-то детишек заставляли корпеть над учебниками, и приходилось годами дожидаться достойных. — Он стучит пальцем по лбу. — Теперь у нас есть планшеты, роботы и все прочее и можно не тратить время на химию с физикой, а сосредоточиться на главном — психологии, социологии, политике. Управлять людьми не получится, если не понимаешь, как они соперничают друг с другом и сбиваются в стаи, как создаются и распадаются армии и державы и почему. Только здесь ты это усвоишь как следует, больше нигде и никак.
— Да я понимаю, принцип простой, — хмыкаю я, — учиться на ошибках лучше всего… если они не смертельные.
Мучеником я уже побывал.
— Вот и отлично. Ошибок у тебя до черта, голова горячая, так что учись. Здесь самое место — та же жизнь, только с искусственными сценариями, санитарами и медиками, повторными шансами. Сначала была Проба — необходимость против эмоций, затем междоусобная война, вчера разбирались с правосудием… Впереди еще много уроков…
— И смертей. Сколько их еще разрешат?