Американская королева
Шрифт:
— Грир. Подожди. Это не… — выдыхает он.
— Это не то, что я думаю? — Я смотрю в эти голубые глаза. — Что двое мужчин, которых я люблю, не любят друг друга?
Его ресницы опускаются, а затем снова поднимаются.
— Я не знаю, любит ли он меня, — произносит Эмбри, словно это настоящий ответ. — И с тех пор этого не происходило. Или раньше. Под «раньше» я имею в виду, после того как вы с Эшем начали встречаться.
— Так это произошло впервые с тех пор, как мы с Эшем начали встречаться. Но до этого вы целовались?
— На самом деле
— Но это и твоя история, — отмечаю я. — А теперь и моя. Я заслуживаю знать, Эмбри. Мы с тобой не так часто оставались наедине без Эша, да и то обсуждали разве что погоду, и ты думаешь, что нормально, что вы двое ускользаете и целуетесь в темноте?
Мои слова пылают гневом. Черт, я снова злюсь. Снова.
— Нет, — несчастно произносит он. — Это ненормально.
— Тогда скажи мне правду! Разве я не заслуживаю этого?
Он выпускает рваный вздох.
— Что ты хочешь знать?
— Все. Абсолютно все. Почему вы целовались в ту ночь. О вашем первом поцелуе. Трахались ли вы. Хочешь ли ты все еще с ним трахаться.
Выражение его лица — смесь из паники, сожаления и похоти. Эмбри выглядит красивым. Чувственным и затравленным. Прежде чем мне удается себя остановить, моя рука оказывается у его лица, кончики пальцев проходят по совершенным скулам и по волевому подбородку. Он сглатывает.
— Это началось в Карпатии, — начинает он. — В деревне Каледония. Ты ее помнишь?
— Битва, где он тебя спас.
— Это была не битва. Не такая, какую обычно представляют. Это была практически резня, настоящая засада. Жителей деревни эвакуировали, и мы думали, что она пуста. Нам нужно было проверить, остался ли там кто-нибудь, а затем начать движение вверх по долине, туда, где, как мы думали, расположился лагерь Карпатии.
— Но враги были в деревне.
— Да, враги были в деревне, — подтверждает Эмбри, его лицо темнеет от воспоминаний. — Они выждали, пока мы не проведем проверку многоквартирного здания, а затем начали нас убивать. Мы укрылись внутри, чтобы дать отпор, что соответствовало их плану. Нельзя было пройти через это место, не наткнувшись на мины, расставленные повсюду, и они вытащили окна на нижних этажах, чтобы можно было забросить внутрь гранаты.
— Иисус Христос, — потрясенно произношу я.
Одно дело наблюдать за войной по телевизору, слушать, как генералы дают показания в Конгрессе, читать статьи журналистов. Но слышать, как об этом говорит солдат — это по-настоящему суровое напоминание о том, что взрывы и стрельба, завалы и разбитое стекло — все это происходило вокруг людей. С людьми. Настоящие мужчины и женщины, мертвые или раненые, были подвержены самому извращенному варварству, которое только можно представить.
Музыка сменяется медленным вальсом, и Эмбри бессознательно подстраивает свои шаги под музыку. Я следую его примеру, и он продолжает.
— Эш спас нас. Он был единственным, кто подумал
— И что произошло дальше? — спрашиваю я, настолько захваченная его рассказом, словно не знала концовки этой истории.
— Меня подстрелили, — говорит Эмбри, грустно пожимая плечами. — Эш хотел последним спустится в шахту лифта, и я не позволил ему остаться там одному. Затем солдаты Карпатии начали пробиваться в здание. Эш крикнул нашим, находившимся внизу, чтобы они не упускали свой шанс и бежали в лес, а затем сказал, чтобы и я туда шел. Я не стал этого делать, не без него, а потом появились вражеские солдаты. Я получил пулю в колено, а другую в плечо… и не мог сам спуститься вниз по шахте лифта. Эш толкнул меня за спину и отбивался от карпатцев, пока мне не удалось подползти к лестнице. А потом… ну, думаю, ты знаешь, что было дальше. Пока я валялся бесполезной кучей на полу, Эшу удалось удержать карпатцев подальше от нас. Наконец, когда наши обнаружили безопасный выход наружу, он меня вынес, и нам удалось добраться до леса.
Я немного расслабляюсь, а потом вспоминаю свой первоначальный вопрос.
— Но как это связано с тем, что вы с Эшем?..
Эмбри отводит от меня взгляд — не для того, чтобы избежать ответа, и не из-за смущения, — он словно искал правильные слова, способные объяснить.
— Все дело в… своего рода кайфе… от того, что ты сражаешься. Что смог избежать смерти. Думаю, все дело в адреналине. Некоторых людей он замедляет, погружает в состояние потрясения. Но не Эша. Эш становится неугомонным. Адреналин заставляет его гореть.
Темные пятна появляются на скулах Эмбри, и я понимаю, что он покраснел. А еще погрузился глубоко в себя, вспоминая то, что заставило его облизать свои губы.
— Эмбри?
Его взгляд встречается с моим, глаза проясняются, но щеки остаются красными.
— Он спас мне жизнь. Я хотел продемонстрировать, насколько сильно я благодарен.
— Ох, — мягко говорю я, ощущая, как вспыхивают мои собственные щеки, когда я представляю себе эту сцену. Кровь, разорванную ткань и твердое тело Эша, прижимающее к земле Эмбри. — Вы трахали друг друга?
— Он трахнул меня. Несколько раз. Одного раза было не достаточно, чтобы он успокоился. — Последовал резкий смех, пропитанный жестокостью, а не только горечью, в нем были и нужда, и сарказм, и сожаление. — Он трахнул Морган за несколько лет до этого, а затем трахнул меня. Как в фильме «Возвращение в Брайдсхед», только наоборот.
— Тебе понравилось? — немного задыхаясь, спрашиваю я. Я не знаю, почему интересуюсь, почему мне нужно знать, но я это делаю. — Ты кончил?