Амфитрион
Шрифт:
«Дорогой Роберт Саркисович! Потрясение устоев моего Я не проходит даром – я в буквальном смысле теряю лицо. Прошу Вас, пожалуйста, установите в мое отсутствие диктатуру страха, как Вы один умеете, – только так я буду спокоен за результат. С меня, как обычно, и проч. – Митя».
Завершив свои небольшие приготовления, Митя сел на поезд и, укрывшись фирменным пледом, отправился в Рязань. Путешествие его ничем особенным не ознаменовалось – он почитал, что пишут конкуренты, разгадал кроссворд (кроме одного слова – «алхимическая печь», шесть букв, первая и третья «а»), элегически понаблюдал двуцветный зимний пейзаж средней полосы, не затронутой урбанизацией, ненадолго смежил веки, а там и прибыл в город на Оке. Где, влекомый понятной паранойей, не стал останавливаться и здесь, рванув на север… в Тамбов. Вольный дух странствия, единожды вселившись в Митю, не позволил ему притормозить и в Тамбове – ведь он, читатель, не знал, насколько длинны руки хлебопеков. Поэтому в Тамбове Митя вписался в гостиницу, оплатил ночь, а следом за тем на такси вернулся в Рязанскую область – в Ряжск, где без особых неудобств вселился в по-пейзански милую, лишенную претензий гостиницу «Алёшкин». Наличных средств ему хватило бы не меньше чем на месяц жизни, но утомленный Митя не заглядывал так далеко. Выпив в баре чего-то расслабляющего, Митя с извиняющейся улыбкой прогнал упорно набивавшуюся ему в подруги девушку и, ввалившись в номер, лег спать, надежно придавленный стрессом минувшего дня.
Ночью он вставал лишь единожды – чтобы, подойдя к зеркалу, испытать шок, увидев в отражении свое старое лицо.
19. Предательство Алены
Алена поняла, что надо идти к владельцу «Гнозиса». Митя достаточно живо описал его в свое время, так что Алена сложила два и два, прибавила к манере держаться и фронтальному виду Заказчика его выразительную спину, аленивый насмешливый голос, прозвучавший в наушнике памятным ужасным вечером, добавил этому представлению трехмерности. Алена поняла: в судьбе их участвует один и тот же человек – и в руках его не только карьера, но и жизнь ее любимого.
Что ж, она знала, где располагается корпорация. Надо было спешить. Алена решительно прервала пребывание в критском раю и на первом же самолете покинула родину царя Миноса; отвезла Петла родителям – те, порой следившие за жизнью дочери, как за удивительным телесериалом, безмолвно приняли ребенка, и, выдохнув, принялась изучать гардероб. По счастью, у родителей всегда хранилась часть ее вещей – Алена иногда приезжала с ночевкой.
Вот тут как раз спешить было нельзя. Закрывшись в комнате, Алена подвергла себя тщательной инспекции и довела до совершенства все, что отстояло от него хоть на миллиметр. Конечно, она все равно осталась недовольна, но решила: «Ну и пусть – эти недостатки ни одному мужчине не найти. У меня красивые ноги, гладкая здоровая кожа со средиземноморским загаром, густые свежеподкрашенные волосы, большие глаза, длинные ресницы, прямой нос, пухлые губы и красивая шея. Я слишком длинная, но высокие мужчины не против, а Заказчик высокий. Но вот красимся не-силь-но, так что оставь уже глаза в покое, заодно и рот закроется. Это не «Jizнь», не в клетке будешь извиваться под кислотным светом. Главное – не дергаться, ничего ведь страшного не происходит. Не ты первая, не ты последняя. Есть ведь жертвы, которые женщины приносят ради своих мужчин? Вот и давай.
Еще раз, краситься естественно! Ты студентка, а не расчетливая б… Губы не трогать, пускай будут какие есть, бледные от горя и волнения. М-м-м. Акцент все же на глазах. Да и не нужно никого пачкать помадой. Ты невинная, верная, кладешь себя и честь на алтарь любви. Поэтому без помады, решено (ох, утопленнические губы), и… хм… все-таки юбка. Не короткая. С поясом на талии, расклешенная, чуть ниже колена, не фламенко танцевать идем. Никто не знает, как это все будет, но мало ли? Доступ к студентке Ордынцевой должен быть. Воротничок мужской, острый, сама блузка кипенно-белая, на пуговках, первые две расстегнуты, на шее голубой шелковый платок – без вызова, но шелк на шее – это… чувственно. Платочек, кроме того, и глаза в синих линзах оттенит. Бархатный пиджачок тоже синий, сапфировый, он вот и линию плеча подчеркивает, и узкую талию. Сбоку как будто немножко топорщится. Или нет? Нет, молодец пиджачок, ничего лишнего не показывает, если его не расстегивать. Серая юбка без претензии, но под нею длинные ноги в чулках телесного цвета – не в колготках же. Высокие строгие сапоги, ах хороши. Сумочка маленькая, но не до смешного. Платочек в рукаве. Волосы подобраны. Студентка так студентка, тем красивее будет падение, ха-ха!.. Парфюм. Тут не будем слишком заигрываться с невинностью, никакого ландыша или ванили, а то видали таких – пирожок домашний, только из печи и сразу… только его и видели. Нет, что-нибудь… тонкое. Пускай Mandragore от Annick Goutal. Бергамот, черный перец и мята. Старые проверенные ноты. Дальше, дальше! Никакого омни: играем в ретро, демонстрируем доверие, запястья будут хрупкие и беспомощные, какие есть. Часы? Нет. Нет на тебе ни диктофона, ни кнопки экстренного спасения, и время остановилось…
Хорошо. Да, пожалуй, хорошо. Fais ce que dois, advienne que pourra»[51].
Алена взяла такси и поехала в Крапивенский, усевшись сзади, чтоб не общаться с водителем. По вызову приехал бритый детина как раз подходящего типа, чтобы Аленино приключение стало законченным эталоном стоицизма. Он принялся было пялиться на девушку в зеркало заднего вида, но вынужденно отвлекся: только блондинистая красотка устроила бесконечные ноги, как радио «Шансон», жалко пискнув, переключилось на музыку, с какой Анатолий (так, если верить табличке с анимированной голограммой, звали водителя) никогда в жизни не встречался. Музыку исполнял оркестр, это он понял, но Толик оркестры не слушал, слишком там много всего играло сразу. Поэтому он полпути тыкал в кнопки приемника, однако переключить не смог. Алена же, с отличием закончившая некогда музыкальную школу, узнала интермеццо из Cavalleria rusticana[52] Масканьи и с удивлением обнаружила, что пока играла музыка, половина ее внутренних узлов как будто развязалась. Она закрыла глаза, и детина-таксист перестал ей мешать что наглым взглядом в зеркале, что сосисочными пальцами, безуспешно боровшимися с Масканьи; напротив, ей почему-то стало его жаль, а сама она наполнилась теплым хулиганским воздухом и приободрилась. Затем интермеццо сменила тревожная La forza del destino[53], и Алена немедля, как по указке дирижера, задумалась о силе судьбы. Водитель же, этой силой окончательно сломленный, перестал тупо сверлить взглядом неприступную пассажирку и ломать радио, и мрачно сжал руль. Тут они и прибыли. Алена молча расплатилась, накинув Толику за музыку, и вышла.
Мы помним, что Пряничный домик в Крапивенском предстал перед Митей страшной переломленной башней, в которой инфернальные пришельцы не нашли того, кого искали. Ничего подобного не увидела днем Алена – лишь дом, известный ей, как всякому москвичу, родившемуся, учившемуся или гулявшему в центре: компания «Гнозис» расположилась в бывшем Патриаршьем подворье. В вихре сухих колких снежинок, бивших Алену в лоб и щеки, подворье выглядело странно одиноко и заброшенно. Зимний день стремительно падал в бесконечный вечер, но не светились окна, не выходили покурить бравые охранники (впрочем, Митя, кажется, говорил, что охраны здесь не держали), и только один автомобиль стоял в длинном и пустом Крапивенском – лиловый несолидный плимут Prawler. «На одного», – почему-то подумала Алена, хотя таких машин не бывает.
Ну… надо входить. Она вошла. Никакие указатели не горели в пустом здании. Только бесшумно пропустили Алену двери на фотоэлементе. Они шла пустым коридором, и, следуя за ней, передавал в потолке эстафету свет одиноких матовых лампочек, не указывая, куда идти, а лишь сопровождая. Компании «Гнозис» в Москве больше не существовало, это было ясно. Может быть, она опоздала?
Алена пару раз изогнулась вместе с коридором и оказалась перед этрусской аркой. Она немедленно узнала ее по Митиному описанию и застыла перед закрытыми дольками дверей, пораженная, как археолог, вдруг встретившийся в Риме не с развалинами Форума, а с сенаторами, дискутирующими под сенью свежевоздвигнутых колоннад. Арка была настоящая, и запиравшие ее створки – тоже… в Москве. Алена снова сжалась: видно, Заказчик – человек серьезный.
Будем пробовать?.. Ох.
Она дотронулась до двери, и та послушно открылась внутрь. Здесь явно не задумывались о безопасности на случай пожара. С другой стороны, как она немедленно увидела, в кабинете было очень просторно, а в коридоре, к нему ведшем, мегалитическим этрусским дверям было не развернуться. По мере того как Алена оглядывала помещение, спокойствие убывало из нее стремительной лавиной, а ум панически кидался на мелочи, боясь не увидеть хозяина кабинета и боясь его увидеть.
Но ничего страшного не ожидало ее в кабинете, кроме многометровых потолков. За просторным столом изучал какую-то бумагу человек, спокойно выполнявший работу, а не ожидавший, словно Дракула в тайном убежище, прибытия желанной добычи, отозвавшейся на его магнетический вампирский зов{34}. Более того, он не стал разыгрывать непонимание и – как человек занятой – поднял взгляд на Алену, опустил документ и сказал, буквально на секунду замешкавшись:
– Госпожа Ордынцева, если не ошибаюсь? Добрый вечер.
Поколебавшись, он все-таки поднялся. Алена тоже подобралась и распрямилась.
– Здравствуйте, – автоматически ответила она. – А я не знаю, как вас зовут.
Заказчик медленно вышел из-за стола. «Ему ничего не…» – успела подумать Алена, но он указал ей на кресло возле низкого журнального столика с толстой стеклянной столешницей, покоившейся на сплетенных фигурах из темного дерева.
– Просто «вы» – вполне достаточно. Русские любят имена и используют их в разговоре значительно чаще, чем… нерусские.