Анатомия зла
Шрифт:
Шприц еле заметно вздрагивал в руке Клары, когда она искала вену, стараясь не замечать устремленных на нее, тревожно застывших глаз.
Парнишка уснул мгновенно, как и обещал ему Гроссе, ничего не почувствовав. И уже никогда – Клара в этом не сомневалась – ничего не почувствует.
– Неужели нельзя обойтись хотя бы без этих ужасных спектаклей, – сдавленно прошипела она, глядя на распростертое полудетское тело, на ребра и тазовые кости, резко выступавшие из-под лоснящейся кожи цвета хорошо прожаренного кофейного зерна. На его впалый, упругий живот, который через несколько минут будет безжалостно вспорот...
– Меня удивляют твои дилетантские вопросы, – огрызнулся Гроссе. – Ты прекрасно знаешь, что когда человек нервничает, в кровь выбрасывается огромное количество гормонов. А мне нужны высококачественные органы и чистая, спокойная кровь. Вот для чего я устраиваю все эти спектакли.
Гроссе нажал на скрытую в панели кнопку и отдал распоряжение явившемуся на зов санитару перевезти усыпленного донора в операционную.
ГЛАВА 8
На краю отвесной скалы сидел юноша. Ровный загар покрывал его, хорошо развитое, мускулистое тело. Юношу вполне можно было бы принять за бронзовое изваяние, если бы не длинные, выгоревшие на солнце волосы, бьющиеся на ветру. Его пальцы машинально барабанили по переплету лежавшей на коленях книги, а тоскующий взгляд был устремлен к далекому горизонту.
Могучий океан, подобно фантастическому гигантскому спруту облапивший добрую половину планеты, мирно плескался где-то глубоко внизу. Там, под неприступной, вертикально уходящей вверх стеной, острые гребни скал угрожающе торчали из воды, полностью обнажаясь в часы отлива. А если океан штормило, волны, натыкаясь на них, разбивались в пыль, вихрясь и пенясь. Не то что корабли, даже лодки не рисковали приближаться к этим диким и опасным местам. Разве что усатый и самодовольный морской лев выберется на скалы со своим гаремом погреться на солнышке, да где-то вдалеке вскинет хвост до нелепости огромный хозяин глубин – голубой кит. В остальном же, насколько мог видеть глаз, океан казался неизменным, как может быть десятки, сотни тысяч лет назад, когда людей на Земле еще не было вовсе. Впрочем, иногда на горизонте белела движущаяся точка идущего своим курсом теплохода, а небо оглашалось ровным рокотом пролетавшего в вышине самолета. Но для юноши эти знаки так и оставались лишь точками и рокотом.
Долгие часы проводил он на своем излюбленном посту. Размышлял, читал, наблюдал за облаками, непрестанно менявшими формы и очертания, всматривался в океан. О, он до слез, до боли в глазах мог глядеть на искрящуюся рыбьей чешуей океанскую кожу. Но не потому, что так сильно любил природу и не потому, что больше нечем было заняться. Далеко не всегда юноша бывал так задумчив и тих. В минуты отчаяния он метался подобно штормовой волне, заблудившейся в лабиринте скал. Он готов был рвать на себе волосы, выть диким зверем, крушить все подряд или... или броситься вниз, на те самые острые скалы, чтобы раз и навсегда покончить с этим кошмаром. Возможно, он так бы и поступил, если бы не хрупкая надежда, что все еще может измениться, что его пожизненному заточению придет когда-нибудь конец.
Но сейчас, глядя вдаль, юноша думал о романе, который лежал у него на коленях, о героях, описанных в нем, об их образе жизни и судьбах. И больше всего – о героине – яркой стройной брюнетке с жарким взглядом и порывистыми движениями. Властная, темпераментная, загадочная, она живо представала в его воображении. Именно такую женщину мог бы он полюбить. Только такую! Все прочие, из других романов: белокурые, хрупкие, капризные и жеманные, мечтательные, изнеженные и романтичные, не трогали, не волновали его. А эта! Откладывая книгу, он мысленно дорисовывал ее образ, облекая его в плоть и кровь, наделяя конкретными чертами характера. Она являлась ему во сне. И была так реальна, что он протягивал руку, чтобы коснуться ее лица, ее тела. А она улыбалась ему, и в ее огромных черных глазах он читал ответную страсть. Но сон таял вместе с рассветом, и юноша в бессильной ярости неистово колотил кулаками подушку.
В детстве Джимми читал ему сказки – про эльфов, фей, огнедышащих драконов, про говорящих животных, про злых и добрых, но непременно всесильных волшебников, способных мановением руки творить чудеса – объясняя, что все это выдумки, что на самом деле они не существуют. Теперь юноша вырос и сам читает книги про таких же людей, как он и Джимми. И не только про таких. Например романы об инопланетянах, обладающих суперразумом и, непохожими на человеческие, телами. О кровожадных клыкастых вампирах, живущих столетиями и питающихся человеческой кровью. Об оборотнях, в полнолуние превращающихся в свирепых волков, пожирающих людей. О восставших из могил покойниках, зомби, духах и привидениях, о ведьмах и колдунах, обладающих сверхестественной силой, способных летать по воздуху и убивать на расстоянии. О биороботах, которых не сразу отличишь от обычного человека, и так далее и тому подобное. Нет, Гроэру было не под силу самостоятельно определить, чему можно верить, а чему нет, кто из них существует на самом деле, а кто – всего лишь плод чьего-то богатого воображения. Хотя... если даже кто-то все это и выдумал, значит существует, по крайней мере, тот самый кто-то!
В жизни юноши было только два человека – Джимми и Учитель. Учителя он видел редко и совсем ничего о нем не знал. А Джимми, как он сам объяснил, был его опекуном. Они безвыездно жили вдвоем на вилле, ведя натуральное хозяйство: скотина, птица, рыба в маленьком искусствен-ном пруду, огород, фруктовый сад. Всем заправлял неутомимый опекун, трудившийся с восхода солнца и до заката. Юноша лишь изредка и весьма неохотно помогал ему, отговариваясь тем, что такая работа его не увлекает. За неимением ничего более интересного, он отдавал предпочтение бассейну, спортивной площадке и библиотеке.
Библиотека! Источник страданий и единственная его отдушина. Ведь именно из книг узнавал он о жизни людей, об их взаимоотношениях, об их чувствах, мыслях, поступках. И конечно – о любви. Если даже обычному человеку, живущему среди себе подобных, книжная жизнь кажется увлека-тельнее и насыщеннее его собственной, то для личности, изолированной от этого общества, она приобретала поистине волшебное звучание.
Вся реальная жизнь юноши начиналась и кончалась высокой каменной стеной, опоясывающей виллу с трех сторон; четвертая обрывалась непреодолимой пропастью у подножья океана. У него было только две возможности заглянуть за пределы отведенного ему пространства: одна – океан, другая – небо. Небо являлось ему то бездонно голубым, то нежно-розовым на закате, то причудливо-облачным, дразнящим ускользающими зыбкими очертаниями неведомых существ, то хмурым и мрачным в дни непогоды.
Не часто оно бывало добрым и нежным, как сейчас, ласкающим тело, лицо и волосы. Обычно оно палило зноем, и тогда его излюбленный выступ скалы превращался в раскаленную сковороду, на которой Джимми поджаривал рыбу. Очень редко небо посылало чистые прохладные струи дождя, которые могли вдруг превратиться в сплошную водяную лавину, грозящую затопить их по самую крышу. Случалось, над головой плясали и ветвились слепящие глаза зигзаги, со зловещим треском вспарывающие черноту туч, и тогда ему казалось, что небесные опоры вот-вот рухнут, раздавят их вместе с домом и садом. В такие минуты ему хотелось упасть на колени и на четвереньках заползти в какую-нибудь щель, чтобы спрятать там голову и тело от гнева разбушевавшейся стихии.
Небо, как и океан, как и все, что по ту сторону стены, оставалось для него недосягаемым и непостижимым. Манящим и пугающим.
Внезапный порыв ветра ворвался в сад, запутался в заломленных ветвях, заставив их стонать и беспорядочно биться, хлопая в зеленые ладошки. Спина водяного гиганта, сразу озябнув, покрылась рябью. Мысли юноши были далеко, а продубленая ветром и солнцем кожа не ощущала холода. Он круглый год ходил босиком и избегал одежды. Если бы не Джимми, упрямо сохранявший приобретенные некогда привычки, он не носил бы и шорты.