Анатомия зла
Шрифт:
– Почему ты не окликнул меня? – упрекнула она, усаживаясь рядом с ним на кожаном сидении.
– Любопытно было понаблюдать, как долго ты способна присутствуя отсутствовать.
Она промолчала.
– Ты так сосредоточенно размышляла. Можно полюбопытствовать, о чем?
– Ни о чем. Просто ждала тебя.
– Терпеть не могу, когда мне лгут.
– Отчего умер Браун?
Он бросил на нее быстрый взгляд.
– Ты действительно не в курсе? Хотя откуда. Ты ведь еще не спускалась в Нижнюю клинику.
Резко развернувшись всем корпусом, Клара уставилась на него в упор:
– Уж не хочешь ли ты сказать, что причастен к его смерти?
Он предпочел бы вообще не говорить с ней на эту тему, но знал, что ее неосведомленность – лишь вопрос времени. Весь персонал Нижней клиники взболомучен произошедшим. Было бы грубейшим просчетом, если бы она узнала об этом от других. И он, со скорбной миной на лице, коротко обрисовал ей ситуацию.
В глазах Клары, сколько он ни всматривался, не отразилось ничего – ни возмущения, ни испуга, ни упрека. И уж совсем неожиданно прозвучал ее участливый вопрос:
– Ты очень переживаешь, Эрих?
Он почти растрогался. Даже холодный блеск его ястребиных глаз вдруг потеплел.
– Не то слово. Я выбит из колеи. Эдмонд был хорошим парнем, и мне совсе ни к чему вся эта свистопляска. Нелепое, досадное недоразумение. – Он бросил взгляд на часы, что-то прикидывая в уме, и, придавив педаль тормоза, повернул ключ в зажигании. Мигом проснувшийся мотор тихонько заурчал. – К черту эмоции! А появиться там все равно придется. Надеюсь, мне не нужно объяснять, как нам следует себя вести.
– Мне кажется, тебе было бы легче вести себя как следует без меня, – мягко заметила Клара. – Оставил бы ты лучше меня дома.
– Нет! – отрезал Гроссе, рванув машину с места. – Ты теперь моя жена, и всем покажется странным и вызывающим, если ты не пожелаешь выразить соболезнование вдове моего друга.
На площадке перед особняком Браунов было тесно от машин. Гроссе заметил среди них и "Линкольн" Уилфордов. Он предпочел бы сейчас не встречаться с Николь. Ее время еще не настало, а своей несдержанностью она вполне могла навредить ему.
Под гнетом разделенной с Гроссе вины, из "манекенщицы" Клара превратилась в манекен, автоматически переставлявший негнущиеся ноги. Супруг больно сжал ее предплечье:
– А ну-ка расслабься, – прошипел он ей в ухо. – Больше уверенности в себе. Не заставляй меня чувствовать, будто я пришел с медсестрой.
Она бросила на него взгляд, в котором нервозность и оскорбленное достоинство странным образом сочетались с признательностью. Ей хотелось крикнуть, что убийце не положено выражать соболезнования по поводу совершенных им злодеяний. Ее губы кривились, не то насмешливо, не то болезненно. Но спина расслабилась, движения стали мягче.
Так, рука об руку, они вошли в большой, траурно декорированный зал, где, словно на старинной гравюре, в полном безмолвии застыла группа людей. Забыв про свою спутницу, Гроссе направился к Долли. По его походке Клара чувствовала, что он нервничает.
Раскинув руки, он собрался дружеским объятием выразить свое сочувствие и скорбь, но Долли отпрянула. Ее дикий взгляд метался по растерянным лицам молчаливо столпившихся вокруг людей.
– Долли, милая, не надо так убиваться. Возьми себя в руки. Жизнь штука суровая. – Несостоявшиеся объятия пришлось заменить жестом беспомощности. – Эдмонд давно уже был безнадежно болен, и ты об этом знала. Я ведь предупреждал. Ты должна была себя подготовить к худшему...
Его никто не слушал.
– Когда должны привезти покойного?
Ему не ответили. Опасались нового взрыва истерики Долли.
Взяв Гроссе под руку, Майкл отвел его в сторону.
– Тело Эдмонда не привезут никогда, – глухо прошептал он.
– То есть как!? – На лице доктора отразилось изумление.
– Автокатастрофа. Машина, в которой везли гроб с телом, вылетела под откос и взорвалась.
Гроссе больше не задавал вопросов – от сильного потрясения у людей обычно пропадает дар речи.
– Вместе с телом Эдмонда, – продолжал Майкл, – в машине сгорели их домашний врач, шофер и старый друг Эдмонда, некто Ривенс Оливер.
– Боже милостивый! – пробормотал Гроссе, вознося взгляд к лепным узорам потолка. – Как ты мог такое допустить?
– Мы все в шоке. А бедная Долли близка к помешательству. И никто ничего толком не знает. Предположительно, их машина врезалась в самосвал... или самосвал врезался в них. Мерзавец, по всей вероятности, струсил и скрылся.
Гроссе прислонился к стене, будто ноги отказывались держать его. Достав из кармана носовой платок, он обтер им лицо и ладони.
Майкл умолк, снова превратившись в безмолвное, преисполненное скорби изваяние. Такое же, как все остальные.
Гроссе отыскал глазами Николь. Она стояла подле Долли, одной рукой обнимая подругу за плечи, а в другой сжимя крохотный кружевной платочек. Черное муаровое платье удачно оттеняло матовую белизну хорошенького личика и грациозно изогнутой шеи. В прическе читалась нарочитая небрежность, как если бы непокорные волосы были собраны впопыхах, отчего золотистый локон с неуместной игривостью ниспадал на лоб.
Время от времени Николь подносила к носу кружевной платочек, однако искусно подведенные глаза оставались сухими. Это вовсе не означило, что она не сопереживает горю подруги. Она бы искренне, от души поплакала вместе с ней, но сегодня ей нужно хорошо выглядеть, а потому приходилось стойко держаться. Николь была очаровательно трагична – ну просто готовая модель для жанрового художника, что впрочем не мешало ей из-под опущенных ресниц наблюдать за Гроссе. Улучив момент, он одобрительно улыбнулся ей одними глазами, чего не заметил никто... кроме Клары.