Анатомия зла

Мандалян Элеонора Александровна

Оставался и еще один вопрос, на который у Клары не было ответа. А известно ли самому Гроссе, кто он? Ведь если он завладел лабораторными записями "отца", значит он должен все про себя знать. Было бы нелогично предположить, что Макс Отто не расписал в них свой триумф, свой беспрецедентный успех. Правда Гроссе мог даже мысли не допустить, что выращенный нацистским ученым клон и есть он сам. Но в таком случае зачем было лгать, что отец не успел довести свой опыт до конца?

А если все-таки знал, тогда как объяснить презрительно-высокомерное отношение Гроссе к своему собственному

клону? "Гроэр не человек в общепринятом смысле слова, – доказывал он ей. – У него нет законного права на жизнь. Я вырастил его в колбе, как какую-нибудь спору или микроб." Тщеславный и заносчивый Гроссе, одержимый манией величия, не мог произнести такие слова. Ведь они в равной степени относятся и к нему. Неужели он перешагнул через свою гордыню лишь для того, чтобы убедить Клару не воспринимать его клона всерьез? Он мог пойти на это только в том случае, если был абсолютно уверен, что ни одна живая душа никогда не узнает тайну его собственного происхождения.

ГЛАВА 36

– Эрих? Это Николь, – прозвучал в трубке мелодичный, уже слегка забытый голосок.

Гроссе подготовился к звонкам от своих друзей. Он их ждал. Конечно же у него не было ни друзей, ни полудрузей. Те немногие, что от случая к случаю общались с ним, могли считать его кем угодно – другом, приятелем, знакомым. Но он-то знал, что никто из них не имеет к нему ни малейшего отношения, что он сам по себе – всегда и во всем. А все остальные лишь могут быть полезны, бесполезны или опасны для него, в зависимости от обстоятельств и его текущих нужд.

Да, он ждал звонков, и от этого ожидания появлялся неприятный привкус на зубах.

– Рад вас слышать, миссис Уилфорд, – с холодноватой любезностью отреагировал он, заранее зная, что за этим последует.

– Ах вот как! Я стала снова для вас "миссис Уилфорд!" – взорвалась она. – Сыграть со мной такую шутку! Негодный интриган!.. – Она сделала паузу, но не получила ответа.– Я думала, вы хотя бы пожелаете объясниться. Я вне себя!..

– Полноте. Уймитесь, Николь. Дайте вставить хоть словечко.

– Что вы можете сказать в свое оправдание! – с горьким упреком фыркнула она. – Вы бессовестный обманщик. Предатель! Я... я презираю вас!

– О! Мне еще не доводилось слышать такого горячего признания в любви, – усмехнулся он. – Вы в состоянии меня выслушать?

Она умолкла, то ли не находя слов от возмущения, то ли решив, что с эмоциями у нее действительно получился перебор.

– Обстоятельства иногда бывают сильнее нас, милая Николь.

– Обстоятельства? Оригинально. – В голосе Николь была откровенная издевка. – А-а, кажется догадываюсь, что вы имеете ввиду. Бедняжка попала в пикантное положение, и вы, как истинный джентельмен...

– Нет, Николь, нет. Если бы я решился обзавестись потомством, то только при вашем непосредственном участии, - беззастенчиво лицемерил он.

От неожиданности миссис Уилфорд видимо потеряла дар речи, так как в трубке надолго воцарилась тишина. Гроссе мастерски умел выбивать почву из-под ног у чересчур ретивых собеседников. Когда он снова заговорил, голос его журчал как весенний ручей – струящийся из-под снежной глыбы.

– Так и быть, я открою вам тайну.

Учтите, только вам одной... – И поскольку она все еще хранила молчание, он спросил: – Вы умеете хранить тайну, Николь?

– Если только очень постараюсь.

От Гроссе не укрылось жгучее любопытство, плохо скрываемое высокомерно-обиженным тоном.

– Клара тяжело больна. Ее дни сочтены. И мне, как врачу, это доподлинно известно. Я не мог нанести ей еще один удар, отказавшись от женитьбы после объявления о нашей помолвке. Кстати, если помните, при активном участии вашего супруга.

– А к свадебному путешествию вас тоже принудили обстоятельства?

– За пятнадцать лет верной службы бедняжка не видела ничего, кроме больничных стен и капризных, вечно ноющих больных. Так почему бы напоследок не вознаградить ее. А кроме того, в Египте у меня были дела.

– О-о, Эрих, вы – чудо! Вы – благороднейший, гуманнейший человек! Мне стыдно за свои гадкие упреки.

Конечно же судьба какой-то там медсестры была Николь глубоко безразлична. Главное, что они снова единомышленники, заговорщики, связанные общей тайной. Главное, что у нее снова есть шанс.

– Я так скучала, Эрих, все эти бесконечные четырнадцать дней. Так безумно тебя ревновала, представляя, как вы развлекаетесь там вдвоем. Наша встреча в оранжерее... я не могу ее забыть.

Он прочувствованно молчал. Ничто так не распаляет женщину, как многообещающая сдержанность мужчины.

– Ты не можешь свободно говорить? – насторожилась Николь. – Наша новобрачная где-то рядом? Должно быть выходит из ванной с полотенцем на костлявых бедрах и в шлепанцах на босу ногу?

– Клары здесь нет. Она у себя дома, – прервал ее разыгравшееся воображение Гроссе.

Сердце Николь подпрыгнуло. Они по-прежнему живут врозь. Значит он не обманывает ее. Значит все не так уж и плохо.

– Ах, да что же это я! – вдруг спохватилась ревнивица. – Я ведь звоню совсем по другому поводу. – Ее голосок приобрел трагические тона. – Ты уже знаешь о горе, постигшем семью Браунов?

– О каком горе? Что там стряслось? Эдмонд снова болен?

– Если бы. Эдмонда больше нет с нами. Такое несчастье.

– Не может быть! Почему же я не в курсе? Как это случилось?

– Его отвезли в какую-то частную клинику, когда вы развлекались в Египте, – не преминула уколоть Николь. –Долли позвонила мне вся в слезах. Эдмонд скончался, не дождавшись операции. Подробностей пока не знаем.

– Сейчас же свяжусь с ней.

– Я еду туда. Майкл подойдет позже.

– Я тоже приеду. И пожалуйста, Ники, будь благоразумна.

– Как ты назвал меня? Повтори еще разок. – Сияние, которым окуталась Николь на другом конце провода, казалось, просачивалось через трубку. – Ни-ки. Какая прелесть! Меня никто так не называл.

– Наберись терпения, Ники. У нас все впереди. До вечера. – Последние слова прозвучали так проникновенно, так интимно, будто речь шла о любовном свидании.

– До вечера, – нежно проворковала в ответ усмиренная Николь.

Некоторое время Гроссе задумчиво стоял с трубкой в руке, не слыша коротких гудков, и наконец рассеянно положил ее на место.