Андрей Боголюбский
Шрифт:
– Это мне неведомо.
– Чей же ты человек?
– Я-то?
– Ну да.
Новгородец почесал за ухом, сплюнул.
– Кузнец я новгородский.
– Я тоже кузнец.
Мужик вроде потеплел, посмотрел на Алексея с любопытством.
– Ко мне приставлен?
– спросил Алексей пытливо.
– К тебе.
– Ну, и что ты со мной будешь делать?
– А что повелят, то и буду. Повелят - закую в цепи, повелят - отпущу на все четыре стороны. Мне всё одно…
Кузнец замолчал.
– Паршивый ты человек!- сказал Алексей с сердцем.
– А ещё кузнец!
Новгородец
– А ты почто лаешься? Сам вон какой, в чём душа держится, а на язык злоречив!
Во дворе было многолюдно. Сюда приезжали конные, много было и пеших. У одних на ремнях - топоры, у других на бедре - меч. Поднимались по крутой лестнице на крыльцо, хлопали окованными железом дубовыми дверями. Иногда о чём-то оживлённо говорили. Подъехали несколько нарядных всадников; привязав лошадей к коновязи, тоже поднялись по лестнице.
– Это чей двор?
– спросил Алексей мужика.
– Новгородского тысяцкого.
Через час кузнец принёс миску постных щей и небольшой кусок хлеба.
– Что, в Новом Городе хлеба не стало?
– Тебе и этого давать не нужно. Ты его не жал, не сеял… Вот поешь, что дали.
Поев, Алексей прилёг на солому, а сторож присел в дверях. Оглянувшись по сторонам, сказал тихо:
– Не задумывайся. Бог даст, всё устроится.
– Кузнец покряхтел, уселся поудобнее.
– Ты на меня не серчай. Я мизинный человек: что повелят, то и делаю. И ране жили не сладко… Неведомо, как теперь будем… Семья-то десять душ - попробуй прокорми…
Алексей лежал молча, не отвечая караульному. Наслушался он этих речей. Во Владимире ругали мужики Андрея Юрьевича, в Новгороде - своего князя, в Рязани - своего. Тяжело простому люду! Шкуру дерут все, кому не лень. Вот плачут, плачут мужички, да и возьмутся за топоры и колья! Тогда держись, князья да бояре!
Подложив под голову шапку, Алексей уснул и только, кажется, смежил веки, как беспокойно вскинулся. Точно кто-то подтолкнул его лёгкой рукой и сказал: «Встань». Проспал он, видимо, долго. Кругом было тихо. Голубой свет луны рассекал тьму сарая наискосок. В углу еле слышно похрапывал караульщик, свернувшись замком на земле у двери…
«Убить его сейчас - и бежать!» - подумал Алексей, ощупывая припрятанный на груди нож. Вспомнил, как спокойно мужик говорил днём, что ему всё равно, заковать пленника в цепи или отпустить на волю. Осторожно поднявшись, Алексей вытащил нож, припал к стене и застыл. Караульщик мирно посапывал.
«Десять человек детей», - послышался Алексею голос караульщика. Кто их накормит? Не князь же и новгородские бояре. Перед глазами встала картина далёкого, теперь уже полузабытого детства: убил он во дворе галку, а маленькие, ещё не оперившиеся галчата сидели в гнезде и смешно раскрывали рты, требуя пищи. Пожалел он тогда, что убил их мать.
«Галок вот пожалел, а десятерых ребятишек пожалеть не хочешь?»
Прильнув к брёвнам, Алексей постоял, посмотрел на зажатый в руке нож и положил его обратно…
Несколько дней просидел он в сарае. Два раза вызывали его в избу к тысяцкому. Предлагали перейти на сторону новгородцев, но он отказывался.
Кузнец Данило - так звали караульщика - оказался добрым, разговорчивым новгородцем. Он рассказывал о своих делах, передавал всё, что слышал в городе:
– Сказывают, что киевский князь боится вашего Андрея.
– А ваш князь не боится?
– А Бог его знает…
– Что-то Господин Великий Новгород часто князей меняет! То у вас один князь, то другой.
Данило погрузил свои корявые пальцы в бороду и ухмыльнулся:
– Князей много! Бояре да купцы всё ищут, чтобы был послушен их воле. Жил бы себе на городище, в дела Новгорода не вмешивался, за хлеб-соль благодарил. Может, и найдут такого… Нам-то, мизинным людям, всё одно легче не будет…
Как-то Алексей сказал Даниле:
– Ты бы помог мне! Тяжело мне здесь. Дома жена да дочь. Сгину я в неволе! Принёс бы одежонку какую, показал, где здесь пройти легче через городские стены.
Данило посмотрел на него и отвернулся:
– Тебя от лихой смерти спасти, а самому положить голову на плаху?
После этого они долго не разговаривали.
Скоро Алексея освободили от караульщика. Он чистил конюшни, носил воду, колол дрова. Раза два встречался с Данилой, но кузнец не здоровался с ним и смотрел, как на незнакомого. Лишь раз показалось Алексею, что Данило посмотрел на него как-то странно.
Во двор к тысяцкому привозили оружие, овёс и сено, иногда приводили коней. Из разговоров с простыми людьми Алексей понял, что не враги они владимирцам. Ремесленники и орачи хотели, чтобы на земле их было тихо и мирно, чтобы не разоряли её раздорами и войной. Они не любили латинских и греческих монахов, бояр своих называли христопродавцами, подсмеивались и над попами.
Алексей ждал случая, чтобы бежать. Двор тысяцкого охранялся воинами, и трудно было выйти за ворота. И всё же его не покидала мысль о возвращении к своим. Несколько раз он заговаривал с воинами-караульщиками, но они, не отвечая на его вопросы, грубо отгоняли от ворот:
– Иди, иди, а то самому тысяцкому пожалуемся! Алексей решил притвориться, что смирился со своей участью.
Однажды к высокому крыльцу избы подъехали двое в нарядных кафтанах. Коней они передали отроку, а сами поднялись по лестнице. Алексей загляделся на высокого, тонконогого коня в яблоках, вздохнул. Грудь захватило от смелой и дерзкой мысли: «Подойти сейчас к отроку, будто по какому делу… меча обнажить не успеет - свалю на землю. А там… поминайте, братья новгородцы, княжого мастера Алексея…»
Ночью Алексею снилось, что сидит он на этом коне, но никак не может сдвинуть его с места. Проснулся от лёгкого толчка в бок. Поднялся, протёр заспанные глаза, увидел Данилу.
– Тсс!.. Алексей, я тебе принёс кафтан. Одевайся попроворней, выведу тебя за стены.
Багровый закат давно догорел на стенах Святой Софии. Из-за зубцов крепостной стены медленно выполз серебряный полумесяц. Оглядываясь по сторонам, Данило осторожно вёл Алексея по спящим улицам города. В насторожившейся тишине глухо застучали о бревенчатый настил конские копыта. В переулке из-за угла неожиданно выросли трое. Алексея схватили за руки. Позади себя он услышал крик Данилы: