Ангел для кактуса

Евсеева Мария

— Ну и что это было?

Но я уже заготовила речь для нее:

— Это было примерно тем же самым, как если бы у тебя захотели купить кулон, — хмыкаю я, указывая на подвеску, которую мама носит практически каждый день. Подарок ее брата. Несколько лет назад мой дядя погиб в авиакатастрофе. — Ведь ты бы ни за что не продала его, так? — Нет, конечно, я понимаю, что сильно утрирую, но… Чтобы не растерять те крохи аргументов, который мелькнули на задворках моего разума, спешу поскорее озвучить их: — Фотографию этого «парня» оценили по меньшей мере тысяча двести человек, в то время, как другие опунции приносили нам не больше ста лайков. Он станет лицом нашей цветочной

лавочки, он привлечет дополнительную аудиторию, а в перспективе и новых клиентов, — я передаю ей слова Алексея и про себя отмечаю, что его идея замечательна.

— Лина… — мама хочет сказать что-то в опровержение, но я не желаю ничего слышать.

— Ты не понимаешь! — фыркаю я и ухожу к витрине, чтобы возвратить «Алексея» на место. А после поспешно хватаюсь за маранту, ставлю растение на вторую ступеньку стремянки и со скрипом придвигаю стремянку к стеллажу.

Лязг металла по плитке заставляет меня съежиться. В этот момент я отчетливо понимаю, что веду себя с мамой слишком грубо, не мешало бы извиниться. Но я уже лезу вверх, чтобы водрузить маранту на самую высокую полку, а произносить извинения со стремянки — не очень-то хорошее решение. К тому же в подсобке меня ожидают другие кашпо с цветами, и я тороплюсь вернуться к ним, иначе торговый зал в глазах новоявленных покупателей будет смотреться несколько пустовато.

Когда я заканчиваю с расстановкой растений, которые после душа выглядят обновленными, свежими и просто блестят чистотой, наконец-то отваживаюсь подойти к маме. Она за стойкой, листает новый буклет с тилландсиями.

— Мам, — я встаю напротив нее и накрываю ее ладонь своей ладонью, — прости, я не хотела огрызаться. Не знаю, что на меня находит, когда я бываю резка и бесцеремонна, но я всегда осуждаю свою несдержанность. Вероятно, со стороны так не кажется, и в глазах других я эгоистична и высокомерна, но… — я вздыхаю, — признаться вслух не так-то просто, — и делаю попытку улыбнуться, потому что, подняв глаза, замечаю мамину улыбку. — Может, я не достаточно много занимаюсь медитацией? Или не достаточно тщательно? Наверно, мне стоит поучиться у тебя.

— Ты просто очень эмоциональна. Вся в отца, — тепло отзывается мама.

И я снова небрежно хмыкаю:

— Это одна из самых веских причин, по которой мне следовало бы измениться. Я не хочу быть похожей на него! — Но тут же спешу переключиться с неприятной нам обеим темы на любую другую: — Знаешь, мам, эта опунция… — говорю я и запинаюсь на ровном месте.

— Я ничего не имею против твоей опунции. Мне она тоже симпатична и более того, я представляю, какое значение она имеет для тебя. Но в таком случае, может, лучше убрать ее с витрины?

Я пожимаю плечами:

— Она должна там стоять. Понимаешь…

А потом оборачиваюсь на предупреждающий звук колокольчиков.

— Добрый день! — в магазин входит дамочка приятной наружности с парой-тройкой бумажных пакетов. Фирменная надпись на них говорит мне, что женщина прикупила себе дорогое бельишко в соседнем бутике, и теперь, наверное, заблудилась. Или ошиблась дверью.

Мама, сжимая мою руку, участливо шепчет:

— Понимаю, — и отпускает меня, чтобы я занялась клиенткой, как можно скорее.

Я не знаю, о чем подумала мама и что именно она понимает, поэтому решаю вернуться к разговору несколько позже. Изводить себя размышлениями о ее догадках — мне совсем не нравится.

— Добрый день! — откликаюсь я и с готовностью отдаю себя в полное распоряжение потенциальной покупательницы.

— Я увидела в вашей витрине одно милое создание, — начинает объяснять женщина, и я напрягаюсь всем телом. О, нет! Не хватало только противостояния дамочке среднего возраста, бельишко которой стоит целое состояние! — Я не могла оторвать от него глаз, и теперь хочу посмотреть на это чудо поближе. Где же оно? А вот…

С волнением я ловлю взгляд этой хищницы, готовой залюбить выбранное ею «милое создание», и понимаю, что она не похожа на ту, которую заводят идеальные рубашки.

Женщина проходит к боковой витрине и указывает совсем на другую полку:

— Можно мне эту прелесть? Что это? Декоративные розочки?

Я судорожно выдыхаю. Кажется, слишком громко.

— Это Каландива, популярный сортотип махрового каланхоэ Блоссфельда, — вполголоса произношу я и спешно прочищаю горло, после чего каждой клеткой тела ощущаю долгожданную легкость. — Вы правы, ее пышные бутоны напоминают миниатюрные розы. Какая вам нравится больше: белая, желтая, розовая, красная? Несмотря на компактность растений, цветение у них обильное.

— Мне приглянулась розовая.

— Отличный выбор!

— Хотя, пожалуй, я взяла бы и белую…

— Замечательно! — улыбаюсь я и подаю покупательнице сначала одну малютку-каланхоэ, затем вторую. — Каландива светолюбива, она будет чувствовать себя прекрасно на западном или восточном окне. Полив умеренный, через несколько дней после высыхания грунта, — инструктирую я и боковым зрением замечаю какое-то движение по ту сторону соседней витрины.

Я провожаю дамочку к стойке, предлагая оформить покупку, чем обычно занимается мама, а сама отхожу к стене и издалека стараюсь разобрать, что же происходит снаружи. Мне видно лишь три мелькающих макушки: две девчачьи и одна неопознанная — некто в рэперской бейсболке. Вероятно, эта троица — старшие школьники.

И чего они здесь крутятся? Вряд ли их интересуют кактусы…

Я решаю подойти ближе. Надеюсь, что сквозь полки, заставленные растениями, меня не просто будет заметить так сразу, зато я смогу понаблюдать за компанией, облепившей витрину. Дерзнув, я делаю несколько шагов вперед, присаживаюсь на корточки и как бы без всякого заднего умысла принимаюсь переставлять крошечные кашпо с малышами эхинопсисами и эхевериями, гнездящимися чуть ниже уровня глаз стоящих снаружи.

— До свидания! — кидаю я уходящей дамочке, счастливой от сделанных покупок или улыбчивой по жизни, и вновь переключаю внимание на движение по ту сторону стекла.

Одна из девчонок — та, что с французскими косами, — глуповато улыбается и тычет пальцем в витрину. Вторая смеется, прикрывая огромный рот ладонью, и что-то говорит.

Куда они смотрят?

Я позволяю себе привстать и, силясь что-либо разглядеть, неосознанно вытягиваю шею, но когда чувствую мышечное напряжение, запрещаю себе проделывать этот трюк. К тому же, я, кажется, понимаю…

Ну, конечно! Этот красавчик не мог ни произвести на них неизгладимое впечатление!

Я мечтательно улыбаюсь, вспоминая, при каких обстоятельствах мы с ним встретились, каким был его взгляд, какой была его улыбка, в чем он был одет — в брюках цвета «нави», пепельно-серой рубашке и начищенных лоферах с широким каблуком, — как держался, как говорил со мной и мамой… Нет, не кактус, а сам Алексей! (Читай на Книгоед.нет) И отдаюсь во власть розовым пони, которые столпились на краю бездны и скандируют: «Он прекрасен! Прекрасен! Прекрасен!», а сами бросают с обрыва потрепанные транспаранты с надписями в духе: «Мажор», «Выскочка», «Папенькин сынок» и всякое такое, не имеющее отношения к Алексею.