Ангел Варенька
Шрифт:
— Миша! — позвала Нина, не слишком уверенная, что сумеет добиться послушания от сына. — К тебе дедушка приехал.
Повернувшись к двери, Василий Васильевич слегка наклонился и расставил руки, как бы собираясь поймать вбежавшего внука. Но на кухню никто не вбегал и в комнате было так тихо, словно их голоса заставили мальчика спрятаться и затаиться.
— Миша! — снова позвала Нина, неуверенно показывая, что начинает сердиться. — Мы тебя ждем!
— Пантера тебя ждет, — поправил Василий Васильевич, стараясь говорить на языке ребенка.
Но и на этот раз никто не отозвался.
— Наверное,
Василий Васильевич решительно выпрямился и опустил руки.
— Не надо… Дети все чувствуют.
Нина приняла это объяснение, ничего не добавляя к нему. Она достала из шкафа детскую тарелку с петухом и лисой. Василий Васильевич решил вернуться к словам Нины, которые по-прежнему внушали ему беспокойство.
— Да, мы желаем добра и тебе и Володе, но, может быть, ты права в одном… Мы с Анной Николаевной слишком старались создать для вас… идеальные условия, что ли, — он подчеркнуто неопределенно выражал свою мысль, как бы считая ее чересчур банальной для того, чтобы быть выраженной точно и однозначно. — Мне самому многое не нравится в нашем доме. Анна Николаевна подчас навязывает мне уют, в котором я вовсе не нуждаюсь. Я бы гораздо охотнее сидел на обычных фанерных стульях, чем в ее мягких креслах. И старый письменный стол, который мы отвезли на дачу, казался мне намного удобнее нового. Ты совершенно справедливо обвиняешь нас в том, что мы…
— Я вас ни в чем не обвиняю. Просто у Володи иногда бывает такая тоска… — Нина смотрела в сторону от свекра, как будто он сам заставлял ее говорить то, что расходилось по смыслу с его словами.
— Какая тоска?! Откуда?! Объясните мне наконец! Он что, больной или калека?! У него нет куска хлеба и крыши над головой?! — вспылил Василий Васильевич, словно ему часто приходилось сталкиваться с подобными жалобами и они всякий раз вызывали у него однозначный ответ.
— Василий Васильевич, вы же умный человек. Зачем вы так упрощаете… — Нина по-прежнему смотрела в сторону и не решалась выпустить из рук тарелку до тех пор, пока не кончен этот разговор.
Василий Васильевич вспомнил, что раньше он на словах соглашался с Ниной, и, поймав себя на противоречии, постарался оправдать это тем состоянием досады и раздражения, в котором находился теперь.
— Может быть, и упрощаю, но зато вы слишком усложняете. Тоска, видите ли… Надо делом заниматься, и не будет никакой тоски.
Он адресовал свое раздражение Нине, словно она была виновата в том, что рядом не было настоящего адресата. Нина не обиделась, а как бы задумалась над тем, что было обидного в его словах.
— Ваш старый письменный стол стоял на террасе, и, когда Володя за него садился, он казался очень похожим на вас, — сказала она, как бы отвечая на то невысказанное, что скрывалось в словах свекра.
— Кто казался? Стол или Володя? — Василий Васильевич пожалел, что его остроты не слышал никто, кроме Нины, которая не могла и не хотела ее оценить.
— Стол!
Нина покраснела оттого, что пришлось невольно повысить голос.
— Благодарю. Раньше русской литературе был известен многоуважаемый шкап. Теперь стал известен
Усомнившись в своей остроте, Василий Васильевич с досадой посмотрел на Нину, которая была ее единственным свидетелем.
— Вы хорошо знаете русскую литературу.
— Преувеличиваешь. В школе я делал по двадцать ошибок в сочинении, зато математику знал на пятерку.
— Вы хорошо знаете литературу, искусство, музыку, — все, кроме жизни собственного сына.
— А вот это уже серьезно, — Василий Васильевич сел за стол, то ли ожидая обеда, запаздывающего из-за беспорядков в доме, то ли собираясь объяснить, в чем он видит серьезность слов Нины. — Наши отношения с Володей для тебя укладываются в схему: отец вечно занят своей работой, выполняет и перевыполняет план, получает премии и награды, а дети растут заброшенными и несчастными. Только учти, что схема есть схема…
Василий Васильевич тяжело вздохнул, показывая, что он все-таки больше ждет обеда, чем рассчитывает на понимание Нины. Заметив этот вздох, Нина снова покраснела, но сдержалась, чтобы не повысить голос.
— Вы, Володя и Анна Николаевна так между собой похожи, а я в вашем доме неизвестно кто. Зачем мы с мамой сюда приехали!
Василий Васильевич спохватился, что так и не высказал Нине того, о чем думал в машине.
— Нет, нет, мы тебя все очень… — он вспомнил, что Нина недавно отзывалась с иронией о той любви, в которой он хотел ей признаться. — А впрочем… Лучше давай обедать. Зови скорее Маугли.
— Миша! — устало позвала Нина. — Мыть руки!
На этот раз дверь приоткрылась, и на пороге показался пятилетний мальчик, державший в руке пятнистого резинового крокодила.
— Вот и наш Маугли! — обрадовался Василий Васильевич, выдвигая из-под стола детскую табуретку.
— Я не Маугли, — ответил мальчик, нарочно противореча взрослым и волоча по полу крокодила, чтобы рассердить их.
— А кто же ты у нас? — благодушно спросил Василий Васильевич и как бы приготовился услышать еще более смешное прозвище, которым назовет себя внук.
Мальчик молча наступил на крокодила, слушая, как из него с шипеньем выходит воздух, и исподволь следя за поведением взрослых. Василий Васильевич обеспокоенно посмотрел на Нину, напоминая ей недавний разговор.
— Ладно, разберемся, кто есть кто, — сказал он громко и похлопал по спине внука. — Руки-то мыл?
Мальчик неохотно отправился в ванную, пихая ногой крокодила.
— Не смей портить игрушку! Садист какой-то, — крикнула вдогонку Нина и посмотрела на свекра, показывая, что не забыла их недавнего разговора.
— Скучает без отца. Встревожен. Дети все чувствуют, — Василий Васильевич достал из кармана платок и тотчас спрятал в другой карман.
— Зачем мы сюда приехали! — Нина прислушивалась к звукам, доносившимся из ванной. — Сейчас весь пол будет залит.
— Мы все тебя очень… — Василий Васильевич не стал лишний раз повторять фразу, недоверчиво встреченную Ниной. Он снова достал платок и незаметно смахнул слезинку. — Нервы совсем расшатались. Надо пить валерьянку.
— Пока мы сюда не приезжали, все было иначе, — Нина смотрела в окно, чтобы не видеть слез свекра.