Ангелофилия
Шрифт:
Наблюдаю за Леной и вижу, что она как то не в себе. Волнуется? Что-то в ней изменилось. Я зубрю, мантру: «Все под контролем, просто конец весны и я должен стать донором». В голову лезут простые мысли, о самом первом, о анализах. И еще вторым и третьим и четвертым файлом, то же, то же и снова то же.
Почему!? Зачем она так хочет, чтоб стал донором!? Это ее неосознанный порыв? А вдруг что? А вдруг невынесем, ведь операция, двадцать часов!? И если Ангел выживет, а я нет. На нет и суда нет. Главное чтоб Ангел выжил. Тогда она свободна. И вот у нее новая жизнь. Высокий молодец, удалец. Ей даже выгодно, чтоб я умер!
Если она хочет, то может и так в любой момент уйти. Может ли? Насильно никто не держит. Честно! Нет не честно! Путаница еще та. Так почему же она мной не дорожит!? Не убеждает, хотя бы для вида, что не хочет операции, и поэтому я сам должен выбирать! Хотя б для вида, сказала б. – Я против, а ты решай сам!– Ну снова начал. Тишина! сказал себе.-
После часа ожиданий появился доктор – худощавый пятидесятилетний мужчина, глаза серьезные. Оказалось, ему шестьдесят. Молчалив и рядом, как говорят в коридорах, всегда его верный ассистент – жена. Вот он видит нас, здоровается, извиняется за опоздание и снова исчезает. Вместо обещанных пятнадцати, ждем час. Понимаю: «Вот они – Боги, и смерды, но не обидно, потому что скорее так и есть».
Разговариваю с мужчиной. Вид у него неважный. Три года назад отсекли 80% печени. «И ничего, – говорит он, улыбаясь. – Три года уже прошло, а еще живой. А вот недавно щитовидку удалили, – поясняет он, словно этих щитовидок у него полным-полно».
Открывает Гамлету глаза на то, что печень отрастает. « Как? Чудо-дерево! А я уж не надеялся» – обрадовался Гамлет, не представляя, как раньше мог не знать, ведь в школе по анатомии было нормально. Мальчик лет пятнадцати разговаривает с Ленкой. Оказывается, ему уже пересадили.
Говорит, удачно. К тому же ребенок спокоен и адекватен. Перед глазами живые и неплохо выглядящие участники пересадки. Это немного вдохновляет. Настроение ровное и не улучшается и не ухудшается. Стабильно нервное.
Время уходит и хотя бы поэтому должен совершить хоть что-то стоящее. Ведь все одно, и тоже. Сменяет по кругу день и ночь, жару и холод, горе и радость. День сурка продолжается! Наконец-то мы у доктора в кабинете. Спрашиваю, чтобы поддержать разговор, хотя понимаю что уже неважно, что скажет. Так как все решил. Хватит в коридорах обтираться пора и в операционную. Решился, не то слово. Кажется, всегда был готов, и это сейчас главное! Лично для меня, сейчас слова ничего не объясняют, но хоть что то и как то исподволь все же влияют. А доктор все смотрит и смотрит. Так кто же он в первую очередь, хурург или психолог или демиург собственной персоной!?
Не боюсь и готов отдать хоть часть печени, хоть всю печень. Хоть душу! А для этого ничего не ем с вечера. Смеюсь что в завязке, а сам терплю. Без еды тоскливо и заснуть трудно.
Утро. Сдача анализов. С трудом, давясь и выпячивая глаза, глотаю кишку. Глотаю громко сказано. Скорее ее энергично запихнули в онемевшую от заморозки глотку и на самом деле она не кишка, а кусок резинового шланга с металлическим набалдашником. В самом желудке она как своя, не то что в глотке. Через нее они смотрят, нет ли дефектов. Через минуту, под натянутые улыбки медсестер, отмучился. Подопытный экземпляр! Хотел стошнить, но нечем. Затем на десятом этаже кардиограмма, потом ниже, на шестом почки,
Почки, кровь в норме. К полету готов! А, если печень отрастет, то вообще без проблем. Обнаруживаю скрытые резервы и эйфорию, припрятанную в теле, а может и в душе, где то на самом дне.
Вот только одно «но», собственно даже и не « но», а так пустяк. Думаю, лишь бы никто не шарахнул по идеальной модели поведения. Боюсь происков дьявола и как бы он, не полоснул шедевр, выдержки и терпения опасной бритвой страха. Не уничтожил светлый лик жертвенности концентрированной кислотой самолюбия. А самопожертвование, оказалось, страшно кайфовая штука! И оно во мне есть, в противовес страху! Есть!
Самопожертвование облагораживает и вдохновляет! Героическое в нас и космическое чувство любви, полет вне тела и вне пространства, тоже в нас.
Непередаваемо! И никакого сравнения с двумя стаканами вермута на тощак или двумя часами футбола! Круче! Никакого омута и дури, сплошная прозрачность и возвышенность. Непокорство судьбе и уже не важно кто во что одет и как говорит и чем от него разит, и на чем ездит, вообще ничего не важно кроме чего то огромного и невидимого, но того на чем все держится.
Есть общечеловеческие ценности, а это общекосмические. Ревность и другие бытовухи и поглощающие чувства теперь кажутся мелкими и не заслуживающими внимания. Ничего не страшно, и ничего не дрожит, и ни одна перекушенная жилка не искрит, и ничего не болит хоть в полнолуние, хоть в непогоду, хоть в тьму египетскую. Бог есть! Его в нас много! Удивляюсь, аж через край. Идеальный русо- туристо- камикадзе.
Светила, заметил, что придется худеть. Готов, хотя еще с армии знаю, что от голода болит голова и мокнет экзема.
Никакого хлеба, гарнира, сахара и сливочного масла. – Я, воль! Лена молчит. И смотрит на доктора, словно он, дает ей задание не готовить мучных блюд, картошки и сейчас в подтверждение могущества, не сходя с места, сотворит чудо, вызвав пламя из пальца или транспортировав из пустоты конфету счастья.
Кажется медсестры, косятся, как на самоубийцу, или снова показалось. Обычные медсестры, молоденькие девчонки. Еще раз взяли кровь на анализ. Все будет хорошо. А что еще!? Доктор – светила хирургии, и знает, что говорит, а тем более делает. У него более двухсот успешных операций, и не одного сбоя. Тем более он через неделю улетает в Японию, а уж если японцы доверяют, то это чего-то стоит, хотя они то наверно совсем другие, в смысле кармы, но явно не дураки. Думая и считая что утверждение, что у каждого врача есть свое маленькое кладбище, теряет правдоподобность.
Продолжаю убеждать себя, что уже не то слово, как хочу, скорее даже мечтаю стать донором. Скепсис придавлен, до самоуверенности. Судьба решена. Настроение прекрасное. Себе верю, как никогда. И всем верю! Появился смысл существования, отсутствовавший долгое время! Стоим, смеемся вот так просто, легко, без слов. Страха как не бывало. И ничего похожего на него и близко. Вижу несколько стихшее недоумение в глазах медсестер, словно они что-то хотят сказать, о чем-то предупредить, но не решаются.