Ангелофилия
Шрифт:
Сейчас бы жил – нетужил. У него имелась бы приличная пенсия и почет. Но не дожил. Через несколько лет после смерти тети Нюры и сожительства с тетей Машей он уже так напивался, что, будучи пожилым семидесятипятилетним мужчиной, желая выйти на улицу, обессилено падал в прихожей, наглухо преграждая путь в квартиру. Гамлет по просьбе бабушки пролезал сквозь дверную щель, и затем волочил его бесчувственного до дивана.
Дядя Петя тяжело дышал и был вообще никакой. А через какое-то время ему чуть выше колен отхватили обе ноги. Казалось, он и тогда не унывал, только теперь почти не выходил из дома.
И сидя в инвалидном кресле, пускал сизые кольца дыма, как когда-то на рыбалке, на которую несколько раз, брал.
8
Ангел не улетает
В наше время с детским воровством жестко, а в Древней Спарте поощрялось. Своровать у взрослого считалось особо почетным, оттого что, по их мнению, это вырабатывало смелость. Гамлет вспоминал себя, отвинтившего зеркала у дорогой по тем временам «Волги-24-10». Так попросту, с отверточкой, пока она стояла у цирка, дожидаясь хозяина. И, самое главное, не нужны были!
Так и пылились под кроватью, пока дядя Саша не пропил. И когда отвинчивал, ничто внутри не екнуло, оттого что игра! А ведь могли посадить! И после стольких лет снова замерцали кристаллики катафот, в которые попал пучок рискованного воровского света.
Воспоминания о воровстве взбодрили, и послеобеденная вялость улетучилась. «Воспоминания и то возбуждают, а уж сам процесс и подавно», – согласился он со спартанцами, еще раз вспоминая храброго царя Леонида и его триста непобедимых. Ворье, рэкет, парняги, бакланы! Андреналин раш!
А вспомнил в связи с детскими сражениями с соседней улицей за право считаться лучшими и самыми что ни на есть спартанскими, так как ни они, ни мы не хотели быть какими-то там крестоносцами, которых победил Александр Невский на Чудском озере. «Если мечи обрезали, то все что ли, спартанцы?» – подначивали крестоносцы с Вокзальной. «Мы на деле покажем!» – гордо отвечали мы. «По-о-окажжжиите, только болтать умеете» – дразнили вокзальные, и драка набирала обороты. Уколы заостренными деревянными мечами оставляли синяки и ссадины. Щиты не спасали. Руки немели от ударов.
Позже стали подставлять поролон. Горящие стрелы с пробкой из-под шампанского на острие, пущенные из лука, сделанного из старых лыж, накрывали войско. Когда выглядывал из щита, случалось чиркали по лбу. Тут уж не зевай: кто что умеет, все в ход. Крики, визги, построение свиньей, клином, легионом. Куча мала! Маршировали гордо, дрались смело. Проезжающий патруль остужал: «Ну ка рыцари! Быстро расходимся!»
«Милиц…, менты!» – проходил шепоток. Кто смелее, кричал: «Мы же играем». В ответ: «Ну, смотрите! Через полчаса по домам! Кого найдем, заберем». «Хорошо-о-о-о» – от радости, что с нами считаются, отвечали мы.
Но заканчивалось обычно не дружно, часто слезами и почти всегда из-за вмешательства старших из хулиганской прослойки, привлеченной за одну из сторон. И это было вероломством и нарушением договоров. Бой заканчивался в пользу Ярослава Всеволодовича, приведшего Батыя против брата Юрия. Кажется так было.
Ангел тихо рос, словно никуда
В один из дней Гамлет остался без дохода. Его не обманули, просто изменились условия, ситуация на рынке, и он разорился, оставшись без оборотных средств. Дефолт. И каждый раз приходилось пускаться в новые предприятия, рассматривая их как жизненный опыт и новые впечатления, и новые испытания. Это надо же снова риск! А собраться с силами все трудней. Мотивация не та, да и груз накопленного опыта.
Багаж, который, казалось, мог пригодиться, на самом деле тянул назад и заключался в страхе перед людьми доморощенного вороватого бизнеса. Опасался коварства, тем более что рядом уже не было Андрея и все приходилось решать самому. Но волков бояться. Особенно после рождения Ангела мучительно привыкал к тяжести пребывания наедине со своим вроде как поражением, но так и не мог привыкнуть, разбавляя одиночество футболом, купанием, обществом случайных и неслучайных собутыльников, книгами, разной неденежной работой и стараясь не слышать все более крепнущих укоров жены.
«Я же копия!» – шутя успокаивал он себя, но в итоге не сдавался, убеждая, что нужно бороться. Дисциплинировался своеобразно, как когда-то дед, ложился спать после программы «Время» и вставал на рассвете, в четыре утра, когда только-только начинали ходить трамваи. Но все без толку. Не помогало. Не в этом причина. Нет во мне этого хапужничества. Этой эго настройки в свою пользу. А может я глупец? Может лентяй? Негодяй? Нет вроде, ничего подобного. Просто не интересно. А как семью кормить? Надо выкинуть эту глупость из головы, подальше. Интересно, не интересно, надо и все! Надо!
Ангел вспархивал и словно через иллюминатор вылетал, почти как тогда в Древней Спарте, когда его отняли у матери и, согласно железному правилу, хилого и болезненного несли к обрыву. А она не роняя достоинства молча молила. И когда его бросили в пропасть, он распахнув крылья, равные двум футбольным полям, взлетел. Это чудо видели все, кроме нее, и в тот миг она возненавидела мужа и царя спартанцев.
А уже позже, когда Ангел родился в холодной, заснеженной России, он даже в лютый холод, словно подтверждая суровые спартанские гены, спал на одеяле, утопая в нем, как в белом облаке, а оно лишь наполовину согревало его нежные чувствительные крылья. Лена накрывала, но он снова раскрывался, и это повторялось бесконечно, пока она не сдавалась, оставив все, как есть.
Зимой Гамлет ходил с Ангелом на каток. И в середине марта после двухнедельного перерыва шел уже со слабой надеждой, на лед. По полупустому стадиону становилось видно, что сомневающихся большинство.
Для Ангела это лучше, так как никто, не потревожит его нечеловеческую хрупкость. А Гамлет радовался и называл красавчиком и прирожденным спортсменом. Сравнивал с собой, сотни и тысячи раз желая выздоровления, и чувствовал, что добрые пожелания хоть и медленно, но делают свое дело, достигая цели.