Ангелофилия
Шрифт:
Пока играл в хоккей, намотал ни много ни мало, 5 км. Лицо раскраснелось. Стало заметно, что устал, но все не уведешь. Все таки держа за руку, уговариваю и увожу, а то еще немного и заснет. Навстречу попадаются разные люди – красивые, ухоженные, свежие. Совсем не хочется уезжать из центра в свою дымную низину. Наконец-то закончилась зима, впереди весна, а там и солнце и надежды.
Ничего не боюсь, вот только за малыша, а за себя почти нет, и надо рисковать, но пока не рискую, чего то жду. Знака свыше что ли. Едем по городу. Ангел спрашивает: «Папа, а в этом здании занимаются теннисом?» – «Не знаю, сынок». – «Мне почему-то теннис неинтересен! Мой одноклассник Саша
Уже дома он расспрашивал о депутатах и их заработке. Когда услышал, что они много зарабатывают, сразу спросил, почему я не стал депутатом.
Ответил, что миллионы людей тоже не стали. Зная, что вот, кроме Андрея, и нет друзей, вернее, он считал, что они есть, но тогда и Андрей и бизнес, а сейчас нет бизнеса и нет друзей, а только Ленка и Ангел. Не могу никому быть полезным, вот и исчезли други, вроде как переменили сим- карты или еще что, заняты.
Ангел играется, делает опыты с водой, что-то выдумывает, как и я, 25 лет назад, экспериментируя с китайским фарфором, который хоть и легкий, но хрупкий. Тонкий, и прозрачный, как будто день просвечивает сквозь штору. Так же при прикосновении оживали статуэтки – и фарфоровый конь, треснувший по левому заднему бедру. Белый конь скакал, уточка крякала, женщина с полной корзинкой слив на плече стояла в ожидании. Золоченые фужеры, покорно молчали.
И я молчал и смотрел. Молчание считалось одним из условий успеха эксперимента, и как только что-то шептал, замечал, как звук разрушал невидимую ткань иллюзий.
В другой раз уже играл с содержимым дедовского ящика из-под инструментов. Глаза разбегались, руки отыскивали неизвестное и становились темными от припоя. Затем в руках застывал орден «Знак почета», трудовая с вкладышем, подробная запись премий и благодарностей! – за сорок пять лет, передовик коммунистического труда, орден «Дружба народов» .
В серванте за книгами в лакированной сумочке бабушкины облигации – красивые, большие, как царские деньги. Брал их и по примеру фокусников не своим низким голосом объявлял: «Государственные казначейские билеты достоинством 10 и 25 рублей». И это звучало сильно – билеты!
Дальше в ход шли шахматы, но не как тысячелетняя игра, а, скорее, как инструмент инсталляции, как черно-белое, но в реальности из-за выцветшего и потемневшего от времени лака цвета охры искусственного поля, подмостки, возвышение, полигон, крепость, объект нападения и защиты противоборствующих сил, а вовсе не игра подишахов.
Когда решительно все надоедало, и в ход шли старые, пыльные чемоданы, платки в чулане, кухонная посуда, ложки, вилки, пельменница, крышки пластмассовые, шкаф на балконе, книги с картинками (не для чтения, а для игры), разноцветные пуговицы, высыпанные из шкатулки, иголки, грамоты, побуревшие альбомы фотографий, обувь, кепки, стулья, всякая пыльная ерунда.
Чихал, и даже это шло в топку фантазии. Игрушки, купленные в магазине, почему-то не вызывали такой заинтересованности, как обычные вещи. Со временем самым любимым занятием, стало изучение толстой домовой книги, в которой было много полезного и, что самое главное, доступного
Ангел отвлек: «Пап, а ты любишь собак?» – «Смотря каких? А так да». – «А вот смотри, это моя собака, – и он обнял красный пластмассовый трактор. – Это моя любимая собака». Гамлет по привычке улыбнулся: ребенку хочется щенка или он так привык к трактору, что хочет его оживить?
9
Превращение
Контактные линзы увеличили ее голубые сфумато-зрачки. Когда она чем то вдохновлялась, они еще больше голубели. Рядом с ней он не блистал и выглядел как ультрамариновый моллюск. А она хоть и была похожа на приятную на ощупь велюровую кофточку, являлась скорее нежеванной верблюжьей колючкой и неизлечимой клептоманкой, прихватывающей все, что плохо лежит, начиная от упаковок чулок на Черкизовском рынке до зубных щеток и бельевых скрепок в супермаркете.
На ее счету также имелись единичные случаи угона супербайков и скоростных катеров из городской акватории бассейна реки Волга, которые, накатавшись, бросала ниже, а случалось, и выше по течению, если они еще могли плавать.
Ее влекли скорость и высота, а через какое то время ее арестовали за несанкционированный прыжок с парашютом с Останкинской башни. Далее изредка ловили, стыдили, штрафовали, пугали, фотографировали, метили, вешали на доску позора, отпускали и вновь ловили, и все повторялось, потому что с некоторых пор она почувствовала, что становится колдуньей.
Вообще ее превращение произошло не сразу, а сопровождалось чередой неожиданных открытий, таких, например известных, как обострение слуха и обоняния почти неуловимых значений. И тогда в секретной лаборатории, пропахшей электролитом, ей по поручению президента вставили дубликат ядерной кнопки, с помощью которой она приноровилась извлекать любые «до» и «па» даже в отсутствие на кнопке борцовских пальцев командующего. Это самовольство было бы чревато, если б она злоупотребляла ей до совместных учений, но она пользовалась кнопкой, как правило, после, и поэтому ядерные пуски оказывались холостыми и не приводили к катастрофическим последствиям.
Мимо проносились облака и лица, чем то по изменчивости похожие между собой. Ее молчание сродни молчанию недр, а сам разговор напоминал извержение вулкана Кракатау, а неловкое движение порой вызывало за собой ураганы, штормы и даже землетрясения, где нибудь на границе разлома коры. Она слышала, как, прорезая десну, у сынишки режется зуб, а у мужа, тихо пощелкивая, растут волосы, которые он чешет так громко, что она морщится и ей кажется будто дворник в шесть утра соскребает наледь с асфальта. Кроме того она перестала испускать хотя бы какой-то запах, даже запах пота подмышек в самую сильную летнюю жару. И ее запах кожи напоминал цветущую акацию, так-же бесследно испарялся, не оставляя никаких следов на тщательно выбритых поверхностях атласного тела.
Однажды, не услышав биения своего сердца, ей даже показалось, что умерла, но еще не знает об этом, и сделав надрез, и увидев алую струйку, скатившуюся на белую кожу, успокоилась. Многие вещи, и в том числе денежные банкноты, от чего то больше не беспокоили ее. Жизнь стала комфортной и глянцевой до того момента, пока не обнаружила, что, родив в общей сложности 13 детей, выходила только одного.
Погоревав ровно три минуты в сильную пургу, на краю деревни, она поняла, что и этот один, уже для нее огромная радость. Обидно было то что материнские инстинкты передались ей по наследству в полном объеме, и она хотела рожать, вскармливать и растить, но, как мы выяснили, это получалось с большим трудом и из тринадцати выжил только один.