Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
Шрифт:
—————
Въ тотъ же вечеръ, какъ хотя и не гласно, не выражено, но очевидно для всхъ ршилась судьба Кити и Удашева, когда Кити вернулась въ свою комнату съ несходящей улыбкой съ лица и въ восторг страха и радости молилась и смялась и когда Удашевъ прохалъ мимо [222] Дюсо, гд его ждали, не въ силахъ захать и, захавъ, пройдя, какъ чужой и царь, вышелъ оттуда, стряхивая прахъ ногъ, въ этотъ вечеръ было и объясненіе Степана Аркадьевича съ женою. [223] Въ первый разъ она склонилась на просьбы матери и сестры и ршилась выслушать мужа.
222
Зачеркнуто:
223
Рядом на полях написано: <Объясненіе Стивы Алабина съ женой
Извстіе о прізд Анны. Онъ можетъ плакать, когда хочетъ.
Кити счастлива, все кончено.
Алабинъ детъ встрчать. Удашевъ за матерью. Несчастье на желзной дорог>
— Я знаю все, что будетъ, — сказала Долли иронически и зло сжимая губы, — будутъ увренія, что вс мущины такъ, что это не совсмъ такъ, какъ у него все бываетъ не совсмъ такъ; немного правда, немного неправда, — сказала она, передразнивая его съ злобой и знаніемъ, которое даетъ одна любовь. Но онъ меня не увритъ, и ужъ ему, — съ злостью, изуродовавшей ея тихое лицо, сказала она, — я не поврю. Я не могу любить человка, котораго презираю.
Но объясненіе было совсмъ не такое, какое ожидала Долли. Степанъ Аркадьичъ подошелъ къ ней съ робкимъ, дтскимъ, милымъ лицомъ, выглядывавшимъ между сдющими бакенбардами и изъ подъ краснющаго носа, и на первыя слова ея (она отвернувшись сказала съ злостью и страданіемъ въ голос: «Ну что можно говорить») — на первыя эти слова въ лиц его сдлалась судорога, и онъ зарыдалъ, цлуя ея руки. Она хотла плакать, но удержалась и скрыла.
На другой день она перехала домой съ уговоромъ, что она для приличія будетъ жить съ нимъ, но что между ними все кончено.
Степанъ Аркадьичъ былъ доволенъ: приличіе было соблюдено — жена перезжала къ матери на время перекраски дверей, другое — жена на виноватую просьбу его подписать купчую иронически согласилась. Третье — главное — устроить внутреннія отношенія по старому — это дло Степанъ Аркадьичъ надялся устроить съ помощью любимой сестры Петербургской дамы Анны Аркадьевны Карениной, которой онъ писалъ въ Петербургъ и которая общала пріхать погостить въ Москву къ невстк.
—————
Прошло 3 дня. Степанъ Аркадьичъ засдалъ весело въ суд, по панибратски лаская всхъ. Долли углубилась въ дтей. Удашевъ здилъ каждый день къ Щербацкимъ, и вс знали, что онъ неизмнно женихъ. Онъ перешелъ уже ту неопредленную черту. Уже не боялись компрометировать ни онъ, ни она. Ордынцевъ сдлалъ чистку въ себ и дом и заслъ за политико-экономическую работу и готовился къ новымъ улучшеніямъ лта.
— Право, — говорила Долли, — я не знаю, гд ее положить. И въ другое время я ей рада; но теперь... Столько хлопотъ съ дтьми. И что ей, Петербургской модной дам, у насъ только...
— Ахъ полно, Долли, — сказалъ мужъ съ смиреніемъ.
— Да теб полно, a мн надо готовить и стснить дтей.
— Ну хочешь, я все сдлаю.
— Знаю я, скажешь Матвю сдлать чего нельзя и удешь, а онъ все перепутаетъ.
— Совсмъ нтъ.
— Ну хорошо, сдлай. Я уже и рукъ не приложу.
Но кончилось тмъ, что, когда Степанъ Аркадьичъ похалъ на желзную дорогу встрчать сестру вмст съ Удашевымъ, который съ этимъ же поздомъ ждалъ мать, Долли устроила комнату для золовки.
—————
На дебаркадер стояла рдкая толпа. Степанъ Аркадьичъ пріхалъ встрчать сестру, Удашевъ мать. Он въ одномъ позд должны были пріхать изъ Москвы въ 8 часовъ вечера.
— Вы не знаете Анну? — съ удивленіемъ и упрекомъ говорилъ Степанъ Аркадьичъ.
— Знаю, давно на бал у посланника я былъ представленъ ей, но какъ было: знаете, двухъ словъ не сказалъ и теперь даже не посмю кланяться. Потомъ видлъ, она играла во Французской пьес у Блозерскихъ. Отлично играетъ.
— Она все отлично длаетъ. Не могу удержаться, чтобы не хвалить сестру. Мужъ, сынъ, свтъ, удовольствія, добро, связи — все она успваетъ, во всемъ совершенство, и все просто, легко, безъ труда.
Удашевъ замолчалъ, какъ всегда молчать при такого рода похвалахъ.
— Она на долго въ Москву? [224]
— Недли дв, три. Чтоже, ужъ не опоздалъ?
Но вотъ побжалъ кто то, задрожалъ полъ, и съ гуломъ отворились двери. Какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, протежируемыхъ пропустили впередъ, и Степанъ Аркадьичъ съ Удашевымъ въ числ ихъ.
Соскочилъ молодцоватый кондукторъ, свистя. Затолкались, вбгая въ вагоны, артельщики. И стали выходить по одному пассажиры. Сначала молодые военные — офицеръ медлительно и прямо, купчикъ быстро и юрко. И наконецъ толпа. Въ одномъ изъ вагоновъ 1-го класса противъ самихъ Удашева и Степана Аркадьича на крылечк стояла невысокая дама въ черномъ плать, держась правой рукой за колонну, въ лвой держа муфту и улыбалась глазами, глядя на Степана Аркадьича. Онъ смотрлъ въ другую сторону, ища ее глазами, а Удашевъ видлъ ее. Она улыбалась Степану Аркадьичу, но улыбка ея освщала и [225] жгла его. Въ дам этой не было ничего необыкновеннаго, она была просто одта, но что то приковывало къ ней вниманіе.
224
Рядом на полях написано:
Обворожила мать. Двушку выводитъ.
А и такія бываютъ.
Никогда не видала, какіе они?
Совсмъ другіе.
225
Зачеркнуто: грла
[226] Гагинъ тотчасъ же догадался по сходству съ братомъ, что это была Каренина, и онъ видлъ, что Степанъ Аркадьичъ ищетъ ее глазами не тамъ, гд надо, но ему почему то весело было чувствовать ея улыбку и не хотлось указать Степану Аркадьичу, гд его сестра. Она поняла тоже, и улыбка ея приняла еще другое значеніе, но это продолжалось только мгновенье. Она отвернулась и сказала что то, обратившись въ дверь вагона.
— Вотъ здсь ваша сестра, — сказалъ Удашевъ, тронувъ рукою Степана Аркадьича.
226
Зач.: Удашевъ
И въ тоже время онъ въ окн увидалъ старушку въ лиловой шляп съ сдыми буклями и свжимъ старушечьимъ лицомъ — эта была его мать. Опять дама вышла и громко сказала: — Стива, — обращаясь къ брату, и Удашевъ, хотя и видлъ мать, посмотрлъ, какъ просіяло еще боле лицо Карениной и она, дтски радуясь, обхватила рукою локтемъ за шею брата, быстрымъ движеніемъ притянула къ себ и крпко поцловала. Удашевъ улыбнулся радостно. «Какъ славно! Какая энергія! Какъ глупо», сказалъ самъ себ Удашевъ за то, что онъ мгновенье пропустилъ нжный устремленный на него взоръ матери.
— Получилъ телеграмму?
— Вы здоровы, хорошо дохали?
— Прекрасно, благодаря милой Анн Аркадьевн.
Они стояли почти рядомъ.
Анна Аркадьевна подошла еще ближе и, протянувъ старушк маленькую руку безъ колецъ и безъ перчатки (все было необыкновенно просто въ лиц и въ одежд Анны Аркадьевны), — Ну, вотъ вы встртили сына, а я брата, и все прекрасно, — сказала она по французски. — И вс исторіи мои пришли къ концу, а то бы нечего ужъ разсказывать.
— Ну, нтъ милая, — сказала старушка, гадливо отстраняясь отъ проходившей дамы въ блестящей атласной шубк, въ лиловомъ вуал, до неестественно румяныхъ губъ, въ модныхъ лаковыхъ ботинкахъ съ кисточками. — Я бы съ вами объхала вокругъ свта и не соскучилась. Вы одн изъ тхъ милыхъ женщинъ, съ которыми и поговорить и помолчать пріятно. О сын успокойтесь. Все будетъ хорошо, поврьте, — продолжала старушка, — и прекрасно, чтобъ вашъ мужъ поучился ходить за сыномъ. Здравствуйте, милый, — обратилась она къ Степану Аркадьичу, — ваши здоровы? Поцлуйте за меня Долли и Кити. — Кити, — сказала она, подчеркнувъ это слово и взглянувъ на сына. — Мой сынъ, — прибавила она представляя сына Анн Аркадьевн. — И какъ это вы умете быть незнакомы съ тми, съ кмъ надо. Ну, прощайте, прощайте, милая. Дайте поцловать ваше хорошенькое личико.