Аномалия
Шрифт:
– Мы как раз возле «Детского мира» крутились. Да и Зуб-то тут при чем? – осадил товарища Торпеда. – Он просто пленку принес, свою версию нам слил. Но голова на плечах должна же быть, тем более у Седого. Какого хрена он повелся на всю эту историю?
Борхес лишь отмахнулся, играя желваками.
– Зов – это что? – спросил Виктор.
Торпеда достал из кармана тонкую металлическую трубку, похожую на стержень от шариковой ручки:
– Если ее переломить, то раздастся очень, очень громкий вой. Такой громкий, что ты, скорее всего, оглохнешь. Зато тебя услышат все в радиусе нескольких километров.
Торпеда убрал стержень, хлопнул посеревшего Борхеса по плечу. Сказал:
– Поступаем так. Сейчас в темпе двигаемся к Периметру, относим раненого, потом идем к Михалычу, берем «баклажаны» и к Холмам. Никто не против?
Против никто не был, хотя Виктор заметил, как Борхес кинул на него быстрый взгляд.
Они с Торпедой подняли солдата. Борхес закреплял ремни навешенных на него рюкзаков, проверяя карабины. Через минуту инсайдеры оставили гостеприимный автобус и поспешили в сторону больницы.
Торпеда двигал свою команду «волчьим скоком»: двести метров легкой трусцой, триста метров быстрым шагом, чтобы восстановить дыхание. Скорость получалась приличной, и таким образом команда могла покрыть довольно большое расстояние без особенной усталости.
Черный Холм пользовался у инсайдеров плохой репутацией. Он находился как раз на границе, за которой начинался эпицентр Медузы. С тех пор как произошла катастрофа, без спецсредств к нему соваться никто не решался. Ловушки там сходили с ума, воздух был пропитан ядом, и казалось, само пространство искривилось в болезненной судороге. Большинство легенд Медузы инсайдеры связывали с этим местом, таинственными Янтарными Полями, «квадратом А», если пользоваться терминологией институтских. Виктор лично ни с чем таким не сталкивался, но люди рассказывали, что те, кто были за Холмами, пусть даже и в скафандрах, менялись. Словно их подменяли. Словно возвращались уже не они.
Зато артефакты, добытые по ту сторону карьера, ценились безумно дорого.
Ухоженные улицы центра города медленно превращались в серые стрелы рабочих кварталов с разбитыми дорогами и блочными высотками. Здесь и в лучшие времена было грязно и запущено, а теперь и вовсе все заросло и осыпалось. Блеклые дома типовой застройки с третьесортной отделкой, маленькие дворы с неизменным мусорным контейнером чуть ли не в центре детской площадки, приземистые кубики гаражей с ржавыми воротами. Виктор не любил этот район, он всегда навевал тоску и уныние. А уж теперь от вида этой брошенной помойной ямы попросту хотелось выть.
Торпеда замедлил ход. Они шли по трамвайным путям, чтобы не обходить оставленные хозяевами машины на проезжей части. Время перевалило за час ночи. Похолодало, закрапал мелкий дождь.
Торпеда остановился. Остановился и идущий в пристяжке Виктор. Рядом замер Борхес, поднимая автомат.
– Что такое? – тихо спросил он.
– Медленно отходим вправо, – проговорил Торпеда, вынимая пистолет. Его винтовка была у Борхеса, но ночью от обычной оптики толку было немного. А вот Виктору приготовить оружие к бою мешал прицепленный спереди кокон с солдатом.
Боком сместились к холодной стене девятиэтажки.
– Я отстегиваюсь, – поставил Виктор в известность Торпеду,
Теперь услышал и он. Какие-то еле уловимые для уха шорохи доносились из темной подворотни. Словно ветер носил по асфальту кусок бумаги.
– Виктор, – шепотом позвал Торпеда, – сколько нам еще до больницы идти?
Виктор прикинул расстояние, ответил:
– От силы километр. Потом еще два квартала до Периметра.
– Час работы, – вставил Борхес.
– Просто я не знаю, что за уроды там копошатся, – Торпеда кивнул в сторону подворотни. – А ходить дворами по темноте мне бабушка настоятельно не рекомендовала. Рискнем?
Борхес пожал плечами, Виктор кивнул. Торпеда скинул со спины брезент с солдатом, подтянул ремни разгрузочного жилета:
– Я пойду вперед, через несколько метров остановлюсь. Если все хорошо, то вы поднесете парня. Пошли.
Здоровяк, пригнувшись, двинулся вперед, аккуратно перешагивая мусор. Виктор напряженно смотрел на его широкую спину, прислушиваясь к звукам.
Подул ветер, он принес запах мокрой шерсти, острый запах застоявшейся мочи. Торпеда остановился, застыл осматриваясь. Махнул рукой. Виктор и Борхес подхватили скользкий кокон с солдатом, быстро перебежали к товарищу. Ноша показалась Виктору тяжелее, чем раньше, видимо намокла от дождя, низ периодически чиркал по асфальту.
В подворотне кто-то прошлепал босыми ногами по асфальту. В темноте не разглядеть, света фонарика Торпеды было недостаточно, чтобы рассеять мрак.
Торпеда выждал некоторое время, но звук не повторился. Тогда он дал знак двигаться дальше, пошел первым, преодолевая очередной отрезок пути. Спустя несколько секунд за ним двинулись и Борхес с Куликовым, схватив покрепче мокрый брезент.
Черные тени рванулись из темноты столь стремительно, что Виктор даже не успел понять, кто это и сколько их. Мысленно благодаря сержанта-легионера, вбившего в него необходимые сейчас рефлексы, Куликов начал стрелять даже раньше, чем смог подумать об этом. Приклад толчками бил в плечо, слепило пламя, вылетающее из дула. Сделав несколько коротких очередей, Виктор перекатился в сторону, уткнувшись боком в мокрую ткань, в которой лежал солдат. Бросил быстрый взгляд назад.
Торпеда, припав на колено, всаживал пулю за пулей в нечто, корчащееся в метре от него. Существо походило на здоровую лохматую собаку с вывалившейся изо рта кишкой. Вот только кишка эта билась у самых ног Торпеды, сально поблескивая в блеклом свете нагрудного фонарика инсайдера, царапая асфальт щетинками-крючками. Борхес сидел на корточках спиной к товарищу и менял магазин в автомате, шевеля губами в беззвучной молитве.
Все это Виктор успел заметить за тот короткий миг, пока оглядывался. Пахнуло аммиаком, по волосам прошла струя теплого воздуха. Брезент с телом солдата дернулся, его медленно стало тащить по асфальту. Виктор привстал, вскинул автомат, пальнул в темноту. Выбросил вперед руку, мертвой хваткой вцепился в ткань кокона, не давая уволочь его в подворотню. Одно дело, когда враждуют люди, но совсем другое, когда над человеком хочет надругаться непонятная тварь. Всю абсурдность этой мысли Куликов еще не осознавал, но из чистого упрямства не собирался отдавать Медузе ничего.