Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 18. Феликс Кривин

Кривин Феликс Давидович

* * *

Когда Сократа хоронили, Он был вниманием согрет: Слезу на камень уронили, Сочувственно вздохнули вслед. Потом немного погрустили О бренности бегущих лет И написали на могиле: «У нас незаменимых нет».

* * *

Нетрудно быть Сократом в век Сенеки, Сенекой В бурный век Джордано Бруно… Чужому веку угодить нетрудно. Все трудности от собственного века.

* * *

Революции гром отгремел и затих, Но опять возникают

знакомые лица. Якобинец Фуше апогея достиг: Дослужился до чина министра полиции. То ли это добро дослужилось до зла, То ли зло утомилось делами кровавыми… Или наша планета не в меру кругла Слишком левые взгляды становятся правыми?

* * *

Рукописные, рукописные… И когда это все написать, Чтоб узнали далекие присные то, Что близким не велено знать? Зря ты, Пимен, ушел в писатели, Грозный царь на расправу крут. И ко времени ли, и кстати ли Этот богом завещанный труд О вещах, от которых бы спрятаться, О которых бы лучше молчать. Ох, не скоро тебе печататься Ведь когда еще будет печать! И когда еще будут издания И читатели этих книг… Но сказанья идут за сказаньями И последнего нет среди них.

* * *

Искупление послано, и карают сурово Муравьевы-Апостолы палачей Муравьевых. Муравьев это вешатель? Или тот, что в гулаге? Преступленье замешано на общественном благе. Только память прикована к безымянным погостам… Но никак не припомнить ей, кто палач, кто апостол…

* * *

Размечтался комарик в ночной тишине О грядущей поре изобилия, Когда будет всего, что кусаем, вдвойне, И притом — никакого усилия. Будем просто сидеть. Или даже лежать. На какой-нибудь скатерти плюшевой. Лишь мизинчиком кнопку легонько нажать И уже готово. Укушено.

* * *

Несовершенство государства Пускай не ставят нам в вину. Мы строили его по Марксу, Построили — по Щедрину. И это было не случайно: Хоть Маркса каждый почитал, Для нас любой градоначальник И «Манифест», и «Капитал».

* * *

Мельница, крылатая пехота, Потрудилась на своем веку. Одолела стольких донкихотов, Муку их перемолов в муку. Край родимый, как ты сердцу дорог, Как твои просторы широки! Отчего же на твоих просторах Муки много больше, чем муки?

* * *

Барокамеры, барокамеры, голубой небосвод, И бараки, и камеры вот наш истинный взлет. Обошлась нам недешево это звездная высь, Перестраивать прошлое было легче, чем жизнь. Голубая история, голубые пути, Сколько мы перестроили у себя позади Там, где все было прожито по-другому, не так, Строя светлое прошлое для ушедших во мрак.

* * *

Было все неподвижно и бело, Так спокойно все было — и глядь: Лед сошел, и река зашумела, Прежде было ее не слыхать. Но прибрежные скалы не рады, Вспоминают сошедший лед: Может, был он излишне тверд, Но при нем у нас был порядок.

* * *

Как завещано Крыловым, так тому и быть: Каждый повар ищет повод власть употребить. Даже

кот, ворюга драный, корча важный вид, Как директор ресторана на тебя глядит. Хоть в душе, конечно, каждый не спесив, не груб. Это наш они бумажник пробуют на зуб. Где же встретят нас с почетом и накормят всласть? Там, где платят за работу больше, чем за власть.

* * *

Бежишь — и все бежит обратно: Столбы, деревья, небеса. Особенно бежать приятно, Когда бежишь не от, а за. Дорога стелется покорно, И даль волнует и зовет… Особенно бежишь проворно, Когда бежишь не за, а от.

* * *

Отпустила реку высота, И река потекла, понеслась, Выбирая пониже места, О высокие камни дробясь. Рассыпаясь на тысячи брызг На опасном пути своем… Так бывают легки на подъем Те, которые катятся вниз.

* * *

Через годы и непогоды Мчатся реки к мечте голубой, Но их чистые, светлые воды Солонеют в пучине морской. Ведь пока доберешься до моря, Нахлебаешься горя сполна. Сколько горя стекается в море… Оттого в нем вода солона.

* * *

Больной пообещал за то, чтоб стать здоровым, Отдать своим врачам последнюю корову. И он здоровым стал. Но в тяжком бескоровье Он за нее отдал последнее здоровье. И снова обещал отдать врачам корову. И снова обнищал, но стал зато здоровым. Ну прямо колдовство, коловращенье света: Есть это — нет того, есть то — исчезло это.

* * *

Наконец-то! Наконец произошло! Время замерло, от счастья онемев: Постоянство постояло и пошло, Переменчивость дождалась перемен. Но минута за минутою текла. И мгновенья умирали налету, И так крепко переменчивость спала, Что казалось — постоянство на посту.

* * *

На солнце щурился малыш, вертя в руке кристалл: Вот так посмотришь — камень рыж, А так посмотришь — ал. А так посмотришь — камень желт… Малыш еще не знал, что мир, в который он пришел, — Один большой кристалл. И жизнь, что будет впереди, окажется такой: Из детства смотришь — цвет один. Из старости — другой.

* * *

Хоть эта истина бесспорна, И с детских лет известно нам, Что мыслям быть должно просторно, А тесно быть должно словам. Но мыслям это неизвестно, И потому-то с давних пор Они родятся там, где тесно, Хотя вокруг — такой простор!

* * *

Ползет черепаха, а заяц лежит, Он знает, что первым и так прибежит. Куда торопиться? С его-то размахом Он быстро домчится. Ползет черепаха. Вторую неделю ползет и ползет. Она уж у цели. И зайцы в тревоге: Везет черепахам, а им — не везет! Да, братцы, обходят у нас длинноногих.

* * *

Старый век свое отвековал, Но торопит годы и события. Прошлое не требует похвал И не обижается на критику. Будущему тоже все равно Что ругай его, что возвеличивай, Только настоящее одно Суетно, тщеславно и обидчиво.