Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

Самоделова Елена Александровна

Сердце

Образ сердца типичен для телесной поэтики Есенина: «Пучились в сердце жабьи глаза // Грустящей в закат деревни»; «И сердцем такой же степной дикарь!» (III, 8, 21 – «Пугачев», 1921).

В народном представлении сердце – источник радостей и горестей, своеобразный эмоциональный двигатель настроения (вспомните понятие «сердечности» как дружелюбия). Из фольклора взято устойчивое представление о том, что «сердце бьется», выраженное в строках Есенина – «О сердце ! // Перестань же биться » (II, 246 – «Мой путь», авторизованная машинопись, 1925), «Глупое сердце, не бейся » (I, 273, 274 – 1925). В последнем примере лирический герой обращается к самому себе метонимически, через образ сердца. Есенин записал в Константинове шутливую частушку (разновидность «страдание») о том, как после проводов мужа у жены « Сердце

бьется , колóтится: // Боюсь, назад ворóтится» (1918 – VII (1), 326). Письмо Есенина к П. И. Чагину от 14 декабря 1924 г. доносит традиционное народное представление о гибельности сверхсильных движений сердца, приводящих к внутреннему взрыву: «Если б там остался, то умер бы от разрыва сердца » (VI, 187).

У Есенина жизненность любого героя (даже абстрактного в авторском афоризме) проявляется в движении сердца, в совершении им колебательных движений в физиологическом смысле: «Ведь за кладбищенской оградой // Живое сердце не стучит » (I, 237 – «Гори, звезда моя, не падай…», 1925); « Всколыхнулось сердце Батыя» (II, 179 – «Песнь о Евпатии Коловрате», 1912, 1925). И наоборот, движения сердца могут быть затруднены, стеснены: « Защемило сердце Батыя, // Хлябушиной закобонилось» (II, 200). В народных свадебных песнях Рязанщины есть мотив сердечных объятий и утех:

Не шелковая ниточка к стенке льнет,

Сергей да Прасковьюшку к сердцу жмет .

<…>

А тута Иванушка речи говорит,

Мое сердце веселит. [1180]

Есенин, в отличие от народной песни, показывает одиночество своего героя, обреченного на сердечные объятия с подушкой, а не с любимой: «Ночью жесткую подушку к сердцу прижимаю » (I, 217 – «Песня», 1925).

По мнению Есенина, высказанному в целом ряде стихотворений, сердце выступает отчасти как самостоятельное существо, обладающее памятью и собственным языком, способное уставать и выражать чувства; сердцем можно управлять (обычно в лечебных или моральных целях), но иногда безуспешно: «Видно, мол, сердца их не разбудишь » (I, 42 – «Шел Господь пытать людей в любови…», 1914); « Волнуясь сердцем // И стихом» (II, 149 – «Метель», 1924); «Коль сердце нежное твое // Устало , // Заставь его забыть и замолчать » (II, 157 – «Письмо к сестре», 1925). Эти и другие примеры показывают, что в сочинениях Есенина сердце обладает устойчивыми признаками, которые, однако, не препятствуют ему также находиться под воздействием разных состояний, сменяющих одно другое, что характеризуется описательными глагольными конструкциями и эпитетами: сердце нежное, чистое, глупое и др. Качественно особое сердце, обрисованное метонимическим способом, – « сумасшедшее сердце поэта » (I, 190 – «Ты такая ж простая, как все…», 1923).

Сердце приравнено к человеку и замещает его личность в способности влюбляться и принимать любовь, отвечать на любовное чувство: «Что же, красив ты, да сердцу не люб » (IV, 112 – «Белая свитка и алый кушак…», 1915). Современники приводят суждение поэта: «Но глупей женского сердца ничего нет». [1181]

К любимому человеку применимо ласковое обращение, показывающее отношение к суженой как к неотделимой частице собственного организма героя. В стихотворении «Темна ноченька, не спится…» (1911) звучит призыв: «Выходи, мое сердечко , // Слушать песни гусляра!» (I, 20).

Некоторые грамматические «сердечные конструкции» Есенина близки по своей афористической емкости к народным фразеологизмам: «По-смешному я сердцем влип » (I, 189 – «Ты такая ж простая, как все…», 1923); «Я сердцем никогда не лгу » (I, 191 – «Пускай ты выпита другим…», 1923); «Что не выразить сердцу словом » (I, 198 – «Ты прохладой меня не мучай…», 1923); «Чтобы сердцем не остыть » (I, 225 – «Вижу сон. Дорога черная…», 1925).

Из произведений Есенина следует, что сердца некоторых людей, в том числе лирического героя, первозданно свободны от всяческих сложных мыслей и затаенных глубоких переживаний, могут быть подобны tabula rasa с ее ровной поверхностью: «Их сердца просты » и «Что я сердцем чист » (I, 69 – «В том краю, где желтая крапива…», 1915); «Но я готов поклясться // Чистым сердцем » (II, 137 – «Стансы», 1924); «Ты сердцу ровностью близка» (I, 66 – «За черной прядью перелесиц…», 1916). Такие сердца открыты в своей младенческой чувствительности для вписывания в них задушевных откровений. Очевидно, наивные в благодарственном чувстве сердца притягивают к себе благословение природы и творение цивилизации: «К сердцу вечерняя льет благодать» (I, 64 – Черная, потом пропахшая выть!», 1914); « Сердцу – песнь, а песне – жизнь и тело » (I, 272 – «Отчего луна так светит тускло…», 1925). Пара «сердце / песнь» обладает взаимной корреляцией: ее составляющим равно свойственны человеческие телесные признаки.

Сердце выступает своеобразным складом, хранилищем, накопителем и скрытым резервуаром различных проявлений человеческой жизнедеятельности (обычно словотворческой и чувственной, как это свойственно лирическому герою-поэту): «Затаил я в сердце мысли » (I, 39 – «Край любимый! Сердцу снятся…», 1914); « В сердце робость глубже притая» (I, 250 – «Я спросил сегодня у менялы…», 1924). По Есенину, сердце – это место для «утаивания» помыслов и чувств.

Сердце подвластно воздействию разных сил, по существу сотворенных из других органов того же человеческого тела. Так, сердце подвержено слезам или, наоборот, не поддается им: смотрите сложную метафору о плачущей восковой свече – «Воском жалоб сердце Каина // К состраданью не окапишь » (III, 9 – «Пугачев», 1921). Оно может быть изглодано чем-то зубастым – « Сердце гложет плакучая дума» (I, 32 – «Туча кружево в роще связала…», 1914); «Но мне другое чувство сердце гложет » (II, 134 – «Стансы», 1924). В зачеркнутом варианте чернового автографа «Иорданской голубицы» (1918) сердцу суждено быть изгрызенным и съеденным животной тварью – оно подтачивается червем: «Один лишь червь мне сердце гложет » (II, 221). В фольклоре душевные переживания также сопряжены с сердечным томлением: «А другой стоит, // Свою сердцу щемит : // Любил да не взял» [1182] – из народной песни «Содял-содял да черёмушку» с. Секирино Скопинского р-на.

Радостное состояние человека также проявляется в накоплении сердцем приятных моментов бытия, обычно приходящих из детства: «Кто же сердце порадует?» (I, 235 – «Листья падают, листья падают…», 1925). «В сердце радость детских снов» (I, 57 – «Чую Радуницу Божью…», 1914). Сердце – метонимия странника, у которого в нищенской суме вместо хлеба чудесные сны: «В сердце снов золотых сума» (I, 174 – «Пой же, пой. На проклятой гитаре…», 1923). Сердце выступает как самостоятельная персона, умеющая спать и видеть сны: «Край любимый! Сердцу снятся …» (I, 39 – 1914); «Ты поешь? Иль сердцу снится » (I, 82 – «Колокольчик среброзвонный…», 1917); «Оттого и сердцу стало сниться » (I, 233 – «Видно, так заведено навеки…», 1925); « Сердце , ты хоть бы заснуло » (I, 274 – «Глупое сердце, не бейся…», 1925). Стихи-клише « в сердце снов …» (и их глагольные аналоги) показывают, что сердце (как самостоятельное существо) может не только воспринимать сны как нечто постороннее, нисходящее извне, но и способно (уже как центральный орган, управляющий человеческой жизнью) вбирать в себя сновидения изнутри. Сердечная радость – понятие многоуровневое, градуированное; оно может быть вызвано разными причинами, однако коренится в главном эмоциональном органе тела, в связи с чем в поэзии Есенина образовалось еще одно клише – « в сердце радость »: « В сердце радость детских снов» (I, 57 – «Чую Радуницу Божью…», 1914); «Иные в сердце радости и боли» (I, 81 – «Голубень», 1916).

Пребывание человека в радости описано Есениным как уподобление сердца раскрывшемуся во всей красоте цветку, напечатление на сердечной мышце радужного отсвета очей любимой девушки, подобных цветовым переливам и игре оттенков полевому, лесному цветку и драгоценному камню: « Васильками сердце светится, горит в нем бирюза . // Я играю на тальяночке про синие глаза » (I, 26 – «Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха», 1912); « Маком влюбленное сердце цветет » (IV, 113 – «Белая свитка и алый кушак…», 1915); « В сердце ландыши вспыхнувших сил» (I, 125 – «Я по первому снегу бреду…», 1917).

Являясь в народном понимании ведущим органом, сердце легко уязвимо. Есенин приводит мысленную картину навязчивой убийственной жути, приставшей к его матери в мысли о сыне: «Будто кто-то мне в кабацкой драке // Саданул под сердце финский нож» (I, 179 – «Письмо матери», 1924). Сердце «ответственно» за душевное состояние человека и сопричастно в этом плане природному фону – погоде, климату: « И на сердце изморозь и мгла » (I, 234 – «Видно, так заведено навеки…», 1925); «У меня на сердце без тебя метель » (I, 282 – «Голубая кофта. Синие глаза…», 1925).