Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

Самоделова Елена Александровна

Есенин рассматривает глаза как источник особенного мировидения, представляет их как первопричину человеческого выбора из двух равновозможных в христианском понимании миров – здешнего и потустороннего: « Глаза , увидевшие землю, // В иную землю влюблены» (I, 25 – «Опять раскинулся узорно…», 1916). Этот художественный образ, оставаясь сугубо индивидуальным и авторским, тем не менее в своей структурной основе опирается на народное образное построение по типу синекдохи, когда деталь человеческого организма заменяет собой всего человека – как в необрядовой поздней песне с. Секирино Скопинского р-на Рязанской обл.:

А уж вы глазки, мои глазки,

Куда скрылись от меня?

Куда скрылись-удалились,

С кем оставили

страдать? [1158]

Во фрагменте поэмы «Ленин» (1924) образ глаз дан в широком спектре значений. Во-первых, глаза описаны в духе народной поговорки, обычной для волшебных сказок, – «Пойти, куда глаза глядят»; однако в противовес сказочному герою глаза вождя представлены как особенные – знающие неведомый другим людям путь и потому путеводные:

И мы пошли под визг метели,

Куда глаза его глядели :

Пошли туда, где видел он

Освобожденье всех племен… (II, 146).

Во-вторых, следование провидческому взгляду вождя породило у лирического героя собственный выбор из двоякого зримого восприятия действительности – во сне и наяву – явственное представление о реальном мире: «Не сон, не сон, я вижу въявь, // Ничем не усыпленном взглядом » и «Но понял взор » (II, 144).

Однако особое состояние (движение, жестикуляция) глаз лирического героя уже другого стихотворения вызывает у зрительного аппарата способность выдавать мнимое за действительное, полусонные фантазии за явь:

Глаза смежаются ,

И как я их прищурю ,

То вижу въявь

Из сказочной поры…

(II, 150 – «Метель», 1924).

Аналогичная способность при закрытых глазах видеть внутренним зрением проявляется у человека помимо его воли во время болезни как бредовое состояние, обычно, с жуткими призрачными видениями: «Себя усопшего // В гробу я вижу» (II, 151 – «Метель», 1924). Образ сонных глаз связан с представлением об усопшем.

Глаза иногда представляются поэту самостоятельным существом, способным производить активные действия, даже мыслить и принимать решения, а также вступать во взаимоотношения с человеком как с отдельной личностью: «Но понял взор » (II, 144); « Глаза … в иную землю влюблены » (I, 25).

Не менее важно то расхожее наблюдение, что глаза выражают душевно-телесное состояние человека на данный момент. Непродуманное до конца поэтом выражение глаз прохожего в строке «Старик глядит, в глазах » (II, 227) из чернового автографа «Возвращения на родину» (1924) все-таки угадывается по основному тексту: «Отчего ты так глядишь скорбяще ?», «И полилась печальная беседа // Слезами теплыми на пыльные цветы» (II, 90, 91). Физическое состояние воплощено Есениным в поэтических строках: о людях в кандалах – «Полюбил я грустные их взоры » (I, 68 – «В том краю, где желтая крапива…», 1915) или о любимой – «И глаз осенняя усталость » (I, 191 – «Пускай ты выпита другим…», 1923); «У вас была тоска // В глазах усталых » (II, 124 – «Письмо к женщине», 1924).

Дихотомия жизни и смерти выражается при помощи ставшей почти трафаретной характеристики глаз с применением традиционных эпитетов – горящие и потухшие глаза ; в варианте строки из «Товарища» (1917) сказано: « С погасшими глазами » (II, 210). В поздней народной песне «Когда мне было лет шестнадцать» в жанре «жестокого романса», бытовавшей в с. Секирино Ско-пинского р-на Рязанской обл., мысль об умирании как закрывании глаз выражена еще проще: «Подозвал свою мамашу // И навек глаза закрыл». [1159] Почти дословно высказана та же сентенция в «жестоком романсе» с. Любовниково Касимовского р-на «Любила я милого»: «Не поминай меня имем <sic!>, // Я навек закрыл глаза». [1160]

Метонимический образ человеческих глаз как зерен развивается в пределах изначально избранной и соответственно исполненной сельскохозяйственной или ягодно-лесной орнаментики: « Зерна глаз твоих осыпались, завяли» (I, 72 – «Не бродить, не мять в кустах багряных…», 1916). Олицетворение солнца на синем небе достигается средствами «солярной поэтики» и в том числе с помощью глагольного образа лучей-глаз: «Сквозь синь стекла желтоволосый отрок // Лучит глаза на галочью игру» (I, 74 – «О красном вечере задумалась дорога…», 1916). Буквальная сущность идиомы «смотреть глаза в глаза», выражающей у Есенина родство деда и Солнца в духовном смысле и телесной конституции, донесена в стихах « Щурясь к солнечному глазу , // Подсекает он лопух» (IV, 119 – «Дед», 1915). Так телесная поэтизация человека незаметно приобретает вселенские масштабы и распространяется на космические объекты.

Есенин применяет диалектизм для обозначения глаз, ставя его рядом с литературным словечком-синонимом: «Кузька ждал и, затаенно выпятив глаза , глядел, оттопыривая зенки , в частый ельник» (V, 36 – «Яр», 1916).

Глаза цивилизованного человека способны вместить в себя в виде эмоциональных сгустков достижения мировой культуры. Однако как исходная данность, уже изначально имелся способ вбирания глазами вещественной сущности окружающего мира как питания, была проведена нерасторжимая связь между глазами и ртом, младенчески сосущим и вбирающим живительные соки всеобщего бытия. Есенин наделил глаза уникальной способностью впитывать метафизическую пищу подобно рту: «Только синь сосет глаза » (I, 50); «Кто-то тайный тихим светом // Напоил мои глаза » (I, 85 – «Не напрасно дули ветры…», 1917); «Но тьму глазами ешь » (III, 19 – «Пугачев», 1921) – сравните народное выражение « пожирать г лазами ».

Есенин дал многоаспектную характеристику глаз: 1) по цвету; 2) по выразительности и напечатленности на них черт личности; 3) свойству наводить сглаз и поддаваться влиянию «дурного глаза»; 4) умению видеть действительное и скрытое, то есть обладать «двойным зрением»; 5) способности прозревать будущее; 6) возможности органа зрения служить проводником космических прозрений во внутренний мир человека и в обратном направлении.

Глаза находятся под сенью ресниц, на которые нисходит с божественных образов свечение нимбов святых и праведников, чьи праведные деяния отражаются теплыми отсветами в нежной цветовой гамме в стихотворении «Колокольчик среброзвонный…» (1917): «Свет от розовой иконы // На златых моих ресницах » (I, 82). Ласковый огонек лампады и лучистость солнца озаряют икону и, усиливая исходящий от ее священного содержания внутренний свет глубокой духовности, приобщают к святости каждого взирающего на нее.

Прикрытие глаз – веки. На них обращается внимание тогда, когда они выступают в акцентной позиции – прикрывают глаза, выглядят как-то необычно (например, при отсутствии ресниц или их блеклости). В стихотворении «Сторона ль моя, сторонка…» (1914) хищным животным наподобие ворона, клюющего глаза не захороненному воину-мертвецу на бранном поле, смотрится покоряемое странником-«богомолом» пространство: « Веки выглодала даль» (I, 54).

Внимание на веках сосредоточивается и в тех случаях, когда глаза прикрыты или закрыты совсем, поэтому Есенин делает акцент на их мертвенности в «Метели» (1924): «Под аллилуйные стенания дьячка // Я веки мертвому себе // Спускаю ниже» и «На эти деньги с мертвых глаз» (II, 151). Это видение основано на народном обычае прикрывать глаза покойника медными пятаками, чтобы он не высмотрел нового мертвеца среди живых.