Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Телесность человеческая и предметная
Понятие «тело» весьма широкое в русском языке, дифференцированное в разных областях знания. Известны «космические тела», «физические тела» и др. Есенин, помимо узко-специализированных наименований различных реалий «телами», применяет этот термин по-своему, окказионально, наделяя человека, разные предметы и явления телесностью как подмеченным у них доминирующим свойством, конституционным признаком.
В двух главах о «поэтике телесности» рассмотрены основные проблемы и художественные приемы, приведены примеры. Однако количество есенинских «телесных образов» невообразимо велико; при целенаправленном и тщательном их рассмотрении можно выявить не только новые нюансы авторского вЕдения телесности, но и получить всеобъемлющую картину – «человек во Вселенной». Интересны наблюдения над частотностью «телесных образов»: они в творчестве Есенина неравномерны (какие-то являются любимыми, существуют в изобилии и разнообразии, образуют «вариативные ряды»; другие единичны – например, нос). Проведенный анализ обозначил контуры проблематики, это лишь указание на будущее планомерное исследование.
Глава 8. Тема одежды в творчестве Есенина
Одежда как объект поэтики и атрибут цивилизации
Многообразие человеческий одеяний подразделяется на народную (крестьянскую) и городскую одежду; профессиональную и конфессиональную униформу (военный мундир, ученический костюм, монашеское и священническое одеяние), светское платье и лохмотья нищего и т. д.
Фольклорист П. Г. Богатырев в 1930-х годах подчеркивал: «В функциях костюма отражаются, точно в макрокосме, эстетические, моральные и национальные взгляды его носителей…». [1216] Ученый выделил различные функции народного костюма: практическую, эстетическую, магическую, возрастную, социально-половую, праздничную, обрядовую, сословную, знаковую, региональную [1217] и др.
Этнограф Г. С. Маслова в 1980-х годах отмечала: «Одежда, кроме своего основного назначения – предохранять человека от воздействия внешней среды, имеет, как известно, множество других разнообразных функций. Она носит ярко выраженный знаковый характер, являясь отметкой половозрастной, социальной, этнической, профессиональной и другой принадлежности человека». [1218]
Практическое, утилитарное назначение одежды – предохранение человека от влияния внешней среды, соответствие костюма условиям труда – применялось повседневно и было свойственно будничной одежде.
Современные исследователи рассуждают о семиотике одежды: «изучение языка одежды сегодня – весьма актуальное занятие». [1219]
Кто носит одежду в фольклоре и литературе?
Казалось бы, ответ очевиден: человек. Тем не менее даже на примере творчества одного поэта видно, что это не совсем так. Имеется множество лиц (существ, персонажей) помимо человека, которые носят одежду. Они постоянно одеты или обряжаются временно, периодически, в зависимости от обстоятельств. Причем наряжаются они в человеческую одежду. Возникает вопрос: а существует ли какая-нибудь одежда, отличная от людской, совершенно иная? Пока что данных, позволяющих ответить утвердительно, нет. Получается, что вся одежда, когда-либо надеваемая на «нелюдей» (не в плохом смысле слова – имеются в виду духи природных стихий и хозяйственных построек), восходит изначально к человеческому костюму. Одежда «нелюдей» может отличаться от человеческой изменением каких-то деталей, другим способом ношения, однако значительной принципиальной разницы нет. Это еще раз свидетельствует, что человекоподобные существа сопоставлены с человеком, в том числе и как носящие одежду.
Одежда как символический атрибут и обязательная принадлежность человека
Для Есенина как вечного странника одежда являлась порой единственной его собственностью – всем скарбом, символизирующим дом. А. Б. Мариенгоф вспоминал, как поэт буквально носился со своей одеждой из одного дома в другой, чувствуя себя везде временным гостем: «Иногда он прибегал на Богословский с маленьким свертком. <…> Звучали каменные слова: “Окончательно… так и сказал ей: “Изадора, адьо!” // В маленьком свертке Есенин приносил две-три рубашки, пару кальсон и носки . // На Богословский возвращалось его имущество». [1220] Однако после мольбы А. Дункан Есенин опять отправлялся в особняк к супруге: экономка «Эмилия снова собирала сверток с движимым имуществом». [1221]
Одежда может восприниматься как отвлеченный символ, знаменующий собой какое-то важное историческое событие. Товарищ Есенина по имажинизму В. Г. Шершеневич описал бравурное настроение «шапкозакидательства» эпохи Первой мировой войны, выразителем которого был общий друг художник Г. Б. Якулов (наст. фам. Якульян): «Когда началась война, Жорж, уже проделавший японскую кампанию, надел белые перчатки и обещал в этих перчатках войти в Берлин. Он взял крохотный чемоданчик и две смены белья : “Я куплю себе новое белье через две недели в Берлине!” // Легкая увеселительная прогулка “ за бельем ” затянулась. Мы “ закидывали шапками ”, немцы шапок не снимали и закидывали нас снарядами». [1222] Так посредством «одежного кода» В. Г. Шершеневич изобразил психологическую сущность восприятия текущего исторического момента.
Роль одежды в обозначении эпохи и сути художественного произведения
Конкретный вид одежды или ее деталей может определять сущность исторической эпохи. Этот тезис хорошо иллюстрируется выводом А. Б. Мариенгофа – друга Есенина (он же упомянут автором как один из представителей описываемого стиля одежды): «И мы трое… заложив руки в карманы , – встали позади жирного лохматого карлика. Встали этакими добрыми молодцами пиджачного века ». [1223] В свою очередь, всякая одежда диктует новую манеру поведения. В данном случае костюм позволял закладывать руки в карманы , усовершенствовав с помощью своего покроя старинную бойцовскую позу – упирать «руки в боки» , что отражено в народной поговорке.
С представлением эпохи при помощи одежды коррелирует способ называния художественного сочинения также посредством «одежной номинации». Так, тот же А. Б. Мариенгоф написал в 1922 г. « Поэму без шляпы » со строками:
С поэм снимая траурные шляпы, —
Провожаем. [1224]
Безусловно, Есенину были хорошо известны «одежные заглавия» произведений его друзей-имажинистов: «Руки галстуком» А. Б. Мариенгофа, «Человек в черной перчатке» В. Г. Шершеневича и др. Подобных «одежных принципов» в художественных произведениях и высказываниях Есенина не наблюдается.
Правда, у Есенина имеется ряд специально не озаглавленных произведений, однако их первые строки, функционирующие как заглавные, содержат одежные номинации: «Белая свитка и алый кушак …», 1915 (IV, 112), «Без шапки , с лыковой котомкой…», 1916 (IV, 146), «Я иду долиной. На затылке кепи …», 1925 (IV, 224), «Голубая кофта . Синие глаза…», 1925 (I, 282). Над одним стихотворением Есенин размышлял, то озаглавливая по первой строке (с обозначением одежды), то давая ему заглавие (без упоминания одежды): «Пойду в скуфье смиренным иноком…», 1914–1922 (I, 40, 300, 316) – оно же «Инок» в другой редакции.
«Одежный код» являлся столь важным для поэта, что помимо « одежного озаглавливания » он ввел в заглавную первую строку лексику, связанную с семантическим полем одежды: «Я одену тебя побирушкой…», 1915 (IV, 99). Также Есенин уподобил головному убору внешний облик цветка, создал его своеобразный портрет с помощью «одежного знака» и вывел его в заглавной строке: «Под венком лесной ромашки…», 1911 (I, 19). Этот принцип подобия «одежного озаглавливания», несомненно, важен для понимания поэтики одежды писателя.