Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Исполнителей песни не смущает, что Есенин был синеглазый, и они вводят обращение «мой черноглазый» и портретную характеристику «Ты был нежный, с черными очами»: возможно, они «примеривают» песню на себя или своего близкого, любимого, или изображают идеальный портрет тех лет – черные глаза контрастируют со светло-русыми волосами. От реального облика Есенина, совпадающего с извечно-фольклорным, сохранились золотистые волосы – «Кудри были, как под солнцем рожь». Цвет волос Есенина очень точно определил его современник – художник Ю. П. Анненков: «…волосы не были ни цвета “золотистого льна”, ни цвета “спелой ржи”, как любят выражаться другие: они были русые, это приближается к пригашенной бесцветности березовой
От пушкинского «шушуна» до квазиесенинского «чешуна»
В подборке «полевых» фольклорных записей песня «Ответ матери» помещена вслед за переложением есенинского стихотворения «Ты жива еще, моя старушка…», обозначенного в жанровом плане как «песня». Исполнявшие ее электрозаводцы, эти ставшие москвичами выходцы из разных мест и коренные столичные жители, уже не представляли некоторые изображенные в тексте локальные сельские реалии (например, шушун) и, забыв исконный авторский текст, ради рифмы подставляли неудачные словоформы: «В старомодном ветхом чешуне» (окказиональное производное от «чешуи» и от «чесать, чешу») и «Не буди того, что замечтали». [2066] Получился, естественно, менее выразительный и не совсем правильный текст, однако еще довольно близкий к есенинскому оригиналу.
Попутно заметим, что фигура работницы московского Электрозавода как носителя фольклора о Есенине типична. В качестве образца приведем краткую биографию В. Г. Власовой, 1934 г. р.: ее корни уходят в д. Панцирово Клепиковского р-на, где родился отец и затем учился в одно время с Есениным во второклассной учительской школе в с. Спас-Клепики, получил в дар Евангелие с подписями учителей, уехал в Москву на работу «мальчиком»; сама Валентина Григорьевна работала на Электрозаводе и жила в заводском доме, бережно хранит отцовское Евангелие и его рассказы о Есенине, каждое лето проводит в родной деревне, знает народные поверья и былички, приметы и поговорки (см. ниже).
В 105-ю годовщину со дня рождения С. А. Есенина жительница с. Константиново В. А. Дорожкина, 86 лет, поделилась своим впечатлением от прочтения стихотворения «Письмо матери» (1924): «Читала. Вот помню, как он говорил, что ты, моя старушка, часто ходишь на дорогу в своем ветхом старомодном шушуне. Это вон она счас, эта одёжка там в домике, одёжка такая, вот, чёрная, ну как вот жакетка, как жакетка. И вот она сейчас цела у меня, эта жакетка, и вот он ей пишеть. А она писала, значить: милый сынок там, как мне не нравится, что ты пошёл по этой участи. Лучше ты бы ходил бы за сохою, а я бы внучку качала бы ногою. А тогда люльки были, прицепка такая, и вот ногою качали. Ей было бы легше, чем он пошёл по этому». [2067] В. А. Дорожкина акцентирует внимание на смысловых фрагментах двух есенинских текстов – «Письмо матери» (1924) и «Письмо от матери» (1924):
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне (I, 179)
И
Мне страх не нравится,
Что ты поэт,
Что ты сдружился
С славою плохою.
Гораздо лучше б
С малых лет
Ходил ты в поле за сохою.
Стара я стала
И совсем плоха,
Но если б дома
Был ты изначала,
То у меня
Была б теперь сноха
И на ноге
Внучонка я качала (II, 126–127).
Этот пересказ важен для понимания того главного в содержании есенинских произведений, что находит отклик в душах односельчан поэта и вообще всех русских людей. Однако односельчане живее воспринимают эти стихотворения (особенно «Письмо матери»), так как понимают их целиком, дословно; и отраженные в них реалии крестьянского быта делают изображенную поэтом психологическую ситуацию родной и узнаваемой до тончайших нюансов.
Если воспоминание В. А. Дорожкиной свидетельствует об особенностях восприятия стихотворений Есенина на тему матери его односельчанами-современниками, то из воспоминания В. А. Иванова о реальной матери поэта (см. ниже) следует еще более важное обстоятельство – а именно: лирик воплотил действительные жизненные чаяния Т. Ф. Есениной в художественную форму, придал им статус широкого обобщения. В. А. Иванов, главный режиссер Рязанского театра юного зрителя в конце 1930-х гг. <и начале 1940-х?> записал в своем творческом дневнике:
А ведь я помню его мать. В Рязанской больнице умирала наша молодая актриса Магнышева. Против нее на койке сидела маленькая старушка, уютная, но сердитая – Есенина. У ее было что-то неважное с сердцем. Я говорил с нею о сыне. Старушка не плакала, вспоминая о Сереже, а горько сердилась. – «Пил много, спутался с городскими, а потом придумал песни писать, нет, чтобы делом заняться… Женился бы, парень башковитый был. Могли и в председатели выбрать. То-то жизнь была бы…» Старушка сидела на койке, завернувшись в белый больничный халат и явно обижалась на своего непутевого сына, который принес ей много горя и мало радости…
Это было весной 1941 года. Тогда рязанцы трусливо боялись сознаться, что они земляки Есенина, ибо его объявили «кулацким поэтом». <…> Когда я сказал старушке, что очень люблю ее сына и благодарю ее за него, а расставаясь, поцеловал ее сухую руку, старушка смахнула непрошеную слезу и пробормотала: «Жил бы со мною, женился, внуков бы нянчила». [2068]
Казалось бы, лексема «шушун» географически конкретно привязывает содержание есенинского стихотворения к с. Константиново, где пожилые женщины носили эту верхнюю шерстяную одежду. Однако О. Е. Воронова отыскала литературный источник, с которым заметны творческие переклички стихотворения Есенина, причем именно на лексическом уровне, с использованием слова «шушун». Это стихотворение «Наперсница волшебной старины…» (1822) А. С. Пушкина со строками:
Я ждал тебя; в вечерней тишине
Являлась ты веселою старушкой
И надо мной сидела в шушуне,
В больших очках и с резвою гремушкой.
Ты, детскую качая колыбель,
Мой юный дух напевами пленила…
По мнению О. Е. Вороновой (и еще раньше – Д. Благого [2069] ), за столетие до Есенина «Пушкин нарисовал с неменьшей теплотой и любовью образ другой “старушки” в “шушуне”, в котором за узнаваемыми чертами его духовных кормилиц – няни <Арины Родионовны Яковлевой> и бабушки <Марии Алексеевны Ганнибал> – вставал символический образ первой музы поэта». [2070] О. Е. Воронова полагает, что, подобно пушкинскому совмещению двух реальных женских образов в художественном обобщении, в есенинском «Письме матери» в главной героине переплетены биографические черты матери и бабушки поэта. [2071]
Шушун представляет собой (после реформ Петра I в области костюма) типично сельскую верхнюю летнюю женскую одежду Средней полосы России и южнорусской географической зоны. Одевание поэтом своей героини в шушун показывает несомненное крестьянское ее происхождение и однозначно отсылает к образу няни (у Пушкина) и матери-крестьянки и такой же бабушки у Есенина. Пушкин предельно точно представлял, как выглядит шушун: он мог видеть его на Арине Родионовне – родом с юга России; лицезреть в Нижегородской губ., где располагались его имения; наблюдать во время своих путешествий по Центральной и Южной России.