Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Тянул, заходя в кабак:
«Прославленному под Ляояном
Ссудите на четвертак…»;
За то, что какая-то мразь
Бросает солдату-калеке
Пятак или гривенник в грязь;
И сколько с войной несчастных
Уродов теперь и калек.
И сколько зарыто в ямах.
И сколько зароют еще
(III, 179, 165 – «Анна Снегина», 1925).
Вообще можно заметить, что поэма «Анна Снегина» насквозь пронизана антивоенными мотивами, ибо автор расценивает войну как самое антигуманное, направленное против человека действо огромного межгосударственного масштаба.
Война мне всю душу изъела.
За чей-то чужой интерес
Стрелял я мне близкое тело
И грудью на брата лез.
<…>
Я бросил мою винтовку
(III, 160 – «Анна Снегина», 1925).
И все-таки Есенин в период его армейской службы не чужд был применению особого военного щегольства с использованием ярких элементов воинской атрибутики и ритуальности. Это засвидетельствовал В. А. Рождественский: в декабре 1916 г. он «столкнулся с такой же робкой и быстрой фигурой в серой солдатской шинели» и услышал в ответ на окликание друга: «Я самый. Разрешите доложить: рядовой санитарной роты Есенин Сергей отпущен из части по увольнительной записке до восьми часов вечера». [818]
Более чем очевидно, Есенин подразделял ратное дело на две составляющих: 1) реальную «действительную службу» и 2) символическую «военную кодировку» для художественного изображения любого важного события, стремясь придать ему в обобщенном осмыслении командный армейский подход. Есенин черпал типическую формульность воинской символики из фольклора. К примеру, поэт высказывался по поводу поэзии в духе погово-рочно-пословичных жанров: «Воевать – так не горевать. А начал горевать, уж лучше не воевать!». [819] Есенин записал в с. Константиново ряд рекрутских частушек эпохи Первой мировой войны, в которых использована народная терминология призывников – например:
Пали снеги, пали белы,
Пали да растаяли.
Всех хорошеньких забрили ,
Шантрапу оставили;
А я чаю накачаю,
Кофею нагрохаю.
Поведут дружка в солдаты ,
Закричу, заохаю;
Уж я рожь веяла
И овес веяла.
Мне сказали —
дружка взяли ,
А я не поверила
(VII (1), 333, 334, 337).
Историю России Есенин считал чередой постоянных войн и сражений, воинских битв и баталий, военных походов и отражений натиска противника, сменяющихся в относительно мирные периоды заботой о защите отечества от вероятных нападений иноземных захватчиков и междоусобных распрей. Так представляли историки развитие государства и цивилизации в целом в учебниках, так сам Есенин жил в эпоху Русско-японской войны 1905 года, Первой мировой и гражданской войн. Поэт обобщил историю России, представив ее как «вечный пахарь и вой» (I, 100 – «Покраснела рябина…», 1916), где фигура «извечного воина», является совершенно типичной вневременной и с былинных времен неизменной.
Многочисленность есенинских наименований защитников отечества, прозвучавших в его художественных и эпистолярных сочинениях, биографических документах – рекрута, ополченцы, всадник с длинной пикой, вой, сотские, рядовой санитарной роты, ратник, солдат, солдат-калека, офицер, полковник Ломан, полководцы, павший герой и даже дезертир – подтверждают огромную значимость воинской тематики для всего творчества поэта, равно как и для его жизни. Этот исторический строй армейцев разных эпох дополняется также обозначениями представителей воинственных профессий, которые равно могли быть военнослужащими и «вольными стрелками» или авторскими иносказаниями: «Сыщется в тебе стрелок еще // Пустить в его грудь стрелу» (II, 65–66 – «Инония», 1918); «Наш небесный барабанщик // Лупит в солнце-барабан» (II, 72 – «Небесный барабанщик», 1918).
Для себя как поэта – «вольного художника» – Есенин однозначно выбрал позицию гражданского человека, допускающего военные приемы только в своей творческой лаборатории:
И, твердо простившись с пушками,
Решил лишь в стихах воевать
(III, 160 – «Анна Снегина», 1925).
Показательно, что Есенин как настоящий мужчина служил в армии во время ведения боевых действий, причем одновременно с отцом, и мог сделать более-менее объективные выводы насчет армейской службы. Сестра Екатерина Есенина вспоминала об этом периоде жизни «мужской части» их семьи как о важной составляющей истории отечества:
Но вот и до нашего отца дошла очередь идти в солдаты. Он приехал из Москвы домой на призыв. Простившись с нами, отец уехал в Рязань на медицинскую комиссию. В Рязани отец наш случайно оказался вместе с отцом Гриши Панфилова, который тоже был призван в армию. <…> Встреча нашего отца с отцом Гриши Панфилова совпала с решающим моментом в жизни Сергея: ему было предложено написать стихи в честь Николая II. Это было в конце 1916 года. Канун революции. Сергей не мог писать стихи в честь царя и мучительно искал предлог для отказа. И в этот момент он получил от отца письмо, в котором тот сообщал о встрече с отцом Гриши Панфилова. С Гришей у Сергея были связаны все его свободолюбивые, революционные мечты, и это напоминание о Грише явилось «перстом указующим» в принятом Сергеем решении. [820]
Так переплелись фронтовые судьбы близких людей в жизни Есенина.
Ведение войны как жизненная позиция мужчины
Как самостоятельный и непокорный мужчина, лидер по натуре, Есенин занял оппозицию по отношению к законодательной власти, находился в состоянии боевого противоборства и даже прямого военного соперничества. В «Автобиографии» (1923) он сообщал о занимании им крайней позиции, подкрепленной типично воинским аргументом бывшего солдата действительной армейской службы: «При расколе партии пошел с левой группой и в октябре был в их боевой дружине » (VII (1), 13). Но и далее при оценке совершенно не военного рода деятельности Есенин прибегал к военизированной терминологии, что подкреплялось привычной практикой 1920-х годов: поэт говорил «нам пришлось долго воевать » (VII (1), 13) при выведении на передовые позиции имажинизма как литературной школы, противопоставленной «Левому фронту искусств». Литературная война велась согласно боевой тактике – с захватом территорий противника: «Во время нашей войны мы переименовывали улицы в свои имена…» (VII (1), 13). Деятелей постреволюционной литературы Есенин оценивал в статье «Россияне» (1923) как «революционных фельдфебелей »: «Выработав себе точку зрения общего фронта , где всякий туман может казаться для близоруких глаз за опасное войско , эти типы развили и укрепили в литературе пришибеевские нравы» (V, 240). Во «Вступлении» (к сборнику «Стихи скандалиста», 1923) Есенин характеризовал образы и представления, выраженные словесно, при помощи военного лексикона: «Я их полководец . Я веду их. Мне очень нравятся слова корявые. Я ставлю их в строй как новобранцев . Сегодня они неуклюжи, а завтра будут в речевом строю такими же, как и вся армия » (V, 221). Даже метафора индустриализации Советской страны построена на основе воинства: «Стремясь догнать стальную рать » (II, 104 – «Русь уходящая», 1924).