Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Идея ведения войны закладывается в мужском характере с детства. Есенин описывает активное, наступательное восприятие мира у ребенка, вероятно, играющего в игры завоевательного типа: «А я кашеваром буду, – тянул однотонно Федька, – Ермаком сделаюсь и Сибирь завоюю » (V, 55 – «Яр», 1916). Подросток в «Сказке о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве» (1925) пасет коров подобно ведению боевых действий с шашками наголо: «Любо хворостиной // Управлять скотиной» (II, 167) – и наивно мечтает быть комиссаром.
В переносном смысле слово «война» как борьба, состязание, соревнование (с оттенком насильственности) фигурирует в повести «Яр» (1916) – в сцене спора крестьян с помещиком из-за общинной земли: «Ох, – говорил Карев, – теперь война пойдет не на шутку. Да и нельзя никак. Им, инженерам-то, что! Подкупил их помещик, отмерили ему этой астролябией без лощин, значит, и режь. Ведь они хитрые бестии. <…> – Говоришь – война будет, значит, не миновать…» (V, 67).
Возникновение и расцвет «московского имажинизма» (по его образцу чуть позже был создан питерский, в котором Есенин не принимал участия) пришелся на суровые годы Гражданской войны. Вероятно, поэтому литературная тактика имажинизма носила ярко выраженный боевой, наступательный характер. Вместе с друзьями-имажинистами Есенин выработал для литературных нужд соответствующий военной поре воинственный язык – большей частью пародирующий современные воинские канцеляризмы, изредка (как дань поэтической моде) – воспроизводящий архаические клише-историзмы. Афиши имажинистов пестрели воинскими и военизированными терминами: «Доклад о турнирах поэтов» (7 декабря 1920 г., Москва – VII (2), 554); « бомбы критики» (3 апреля 1919 г. в Политехническом музее в Москве – VII (2), 544); « Всеобщая мобилизация Поэтов, Живописцев, Актеров, Композиторов, Режиссеров и Друзей Действующего Искусства <…> Парад сил … <…> Причина мобилизации: война , объявленная действующему искусству» (ср.: «действующая армия»; 12 июня 1921 г., Москва – VII (2), 555).
М. Д. Ройзман в неопубликованном варианте воспоминаний (январь 1926 г.) привел придуманное Есениным с друзьями наименование литературной школы, обозначенной с помощью военизированного термина : «После того, как Сергей [Есенин] уехал за границу, последнее течение <с Мариенгофом>, став значительней и глубже, чем было в период “ военного имажинизма ”, прочно обосновалось в своих новых формах на страницах журналов и альманахов группы». [821]
Мужчина – покоритель пространства и нарушитель границ
Мужчинам свойственно перенесение точки отсчета изначального собственного локуса, преодоление замкнутого и ограниченного пространства, покидание известных границ, выход за пределы обследованной территории, расширение горизонта. В «Ключах Марии» (1918) Есенин рассматривал на примере сопоставления персонажа Андрея Белого с любой человеческой фигурой вообще «ответ значению тяготения человека к пространству» и мифологическое подразделение всего на «пространство солнца» и противоположное ему пространство луны (V, 209). Стремление к покорению пространства у истинных мужчин выражается в желании путешествовать, особенно по всему Земному шару и каким-нибудь экстравагантным и рискованным способом (на новом и еще непривычном виде транспорта, для Есенина – на аэроплане). Как написал В. П. Катаев в «Алмазном моем венце», Есенин с Дункан «улетели за границу из Москвы на дюралевом “юнкерсе” немецкой фирмы “Люфтганза”». [822]
Для Есенина исследование пространства за пределами «малой родины» началось в детстве с паломнического посещения с верующей бабушкой Николо-Радуницкого Разовецкого монастыря в соседнем Зарайском у., продолжилось в юношеских планах навестить дядю в Риге и достигло вершины в многочисленных путешествиях по Азии, Европе и Северной Америке, в том числе в повторных и почти совпадающих маршрутах.
« Топонимический мотив » путешествий по Земному шару, выстраивание сюжетной линии собственной жизни как вечного странствия с указанием множества географических названий как отчета о лично покоренных им землях и водной глади звучат в жанрах личной документалистики поэта. В «Автобиографии» (1924) Есенин делился воспоминаниями о паломничестве в монастырь соседнего уезда: «Бабушка идет в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в 40. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги…» (VII (1), 14). В автобиографии «Сергей Есенин» (Берлин, 1922) поэт сообщал: «Россию я исколесил вдоль и поперек, от Северного Ледовитого океана до Черного и Каспийского моря, от Запада до Китая, Персии и Индии» (VII (1), 10). В «Автобиографии» (1923) Есенин подчеркивал: «19 лет попал в Петербург проездом в Ревель к дяде. <…> 19–20 – 21 <годы> ездил по России: Мурман, Соловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Персия, Украина и Крым. // В 22 году вылетел на аэроплане в Кенигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку» (VII (1), 12–13). В «Автобиографии» (1924) писал о периоде 1918–1921 гг.: «За эти годы я был в Туркестане, на Кавказе, в Персии, в Крыму, в Бессарабии, в Оренбургских степях, на Мурманском побережье, в Архангельске и Соловках. // 1921 г. я женился на А. Дункан и уехал в Америку, предварительно исколесив всю Европу, кроме Испании» (VII (1), 16). Заметим попутно, что в действительности бракосочетание Есенина с Дункан произошло 2 мая 1922 г. (см.: VII (1), 409; VII (3), 235), перед заграничным турне.
Стремление изведать неизвестные земли выразилось у Есенина в представлении некоторых стран будто бы обследованными им, а также во включении названий других государств как достижимых географических пределов, без уточнения правдивости собственного посещения их: это относится к упомянутым без особой конкретизации Китаю, Персии и Индии. Есенин высказывал свое желание устами лирического героя: «Хочу концы земли измерить» (I, 40 – «Пойду в скуфье смиренным иноком…», 1914–1922). Мужской по своей сути познавательный интерес к расширению «земного диапазона» (VI, 115) выразился у Есенина во включении в его эпистолярий, художественные и публицистические произведения огромного числа топонимов (поданных в различных аспектах – стилистическом, содержательном и др.); а также в написании автографа стихотворения «Вижу сон. Дорога черная…» (с пометой «2.VII.25. Москва» неизвестной рукой) на обороте «Схематической экскурсионной карты Черноморского побережья и центральной части Кавказа…» – приложения к путеводителю «Кавказский край» С. С. Анисимова. [823]
Мужчинам присуще стремление к нарушению всяческих запретов, в том числе и границ. На уровне попыток проникновения в иной мир через преграды можно рассматривать поездку Есенина на Белый Яр с барыней с переправой в бушующую грозу на полуразрушенном пароме, переплывание через запруженную плотиной Оку на Казанскую (см. об этом ниже). Попытки проникнуть в потусторонний мир увенчались реализацией фольклорного мотива гибели добра молодца на чужой сторонке: для Есенина это оказалась неожиданная смерть в гостинице «Англетер» в Ленинграде в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года [824] – в лиминальное время – в пограничье Старого и Нового года. Есенину были с детства знакомы и любимы им необрядовые мужские песни с погибельным сюжетом – это «Веревочка» (V, 144), выведенная в повести «Яр» (1916), и др.
Но путешествие возможно не только по горизонтали. Продвижение по вертикали – покорение высоты, занятие наивысшей позиции – сказалось у Есенина в лазании по деревьям, в сидении на камне на высоком берегу Оки (что само по себе символично), в полете на самолете из Москвы в Кёнигсберг 10 мая 1922 г. (VII (3), 327). В юности (в 1913 г.) Есенин рассуждал в письме к Г. А. Панфилову о необходимости лично исследовать жизненную вертикаль, особенно изучать «дно» человеческого существования: «Не избегай сойти с высоты, ибо не почувствуешь низа и не будешь о нем иметь представления» (VI, 36).
Победа над высотой в плане писательской деятельности проявилась у Есенина в особенностях выбора места для чтения стихов – в устройстве импровизированной трибуны, в типично мускульных способах его возвышения, когда он взобрался на стул и стол, как будто вскарабкался на вершину горы и покорил не публику, а высочайший горный пик. Н. Л. Браун вспоминал об этом: «Мало-помалу из задних рядов стали подходить ближе, сгрудились у эстрады. // Есенин встал на стул – и читал. // Затем он встал на стол – и читал. // Чем дальше, тем с бóльшим темпераментом». [825] О том же писал М. М. Зощенко в повести «Перед восходом солнца» (1942–1943): «Вокруг столика собираются люди. Кто-то говорит: “Это Есенин”.