Анж Питу (др. перевод)

Дюма-отец Александр

Или же королеве показалось, что Шарни безо всякой на то видимой причины стал меньше ее любить?

Нет ничего хуже, когда ревнивец дает понять предмету своей ревности, что тот охладел к нему, в то время как он сам пылает все тем же огнем.

Сколько раз случалось, что любящего человека упрекали в холодности и он невольно становился в самом деле холоднее.

И когда он это замечал, когда чувствовал справедливость упреков, сколько раз ему удавалось взять себя в руки и вновь раздуть угасающее пламя?

О неловкость влюбленных!

Впрочем, там, где много ловкости, обычно недостает любви.

Итак, вспышками гнева и несправедливыми попреками Мария Антуанетта дала Шарни понять, что в глубине сердца он любит ее немножко меньше.

Услышав об этом, он оглянулся вокруг и, естественно, сразу нашел причину ревности королевы.

Это была Андреа, бедная брошенная Андреа, которая, выйдя замуж, так и не стала женой.

Ему стало жаль Андреа.

Сцена, разыгравшаяся при возвращении короля из Парижа, открыла ему глаза на тайную, скрытую от посторонних глаз ревность.

Увидев, что Шарни все понял, и не желая ему ни в чем уступить, королева решила прибегнуть к другому средству, которое, по ее мнению, должно было привести к той же цели.

Она снова стала хорошо относиться к Андреа.

Она стала брать ее с собою на все прогулки, они вместе сумерничали; королева осыпала Андреа ласками до такой степени, что все фрейлины стали ей завидовать.

Андреа с удивлением подчинялась, но свою признательность никак не выказывала. Она давным-давно усвоила, что она принадлежит королеве, что та может делать с нею все, что ей заблагорассудится, и Андреа не возражала.

Но поскольку женщине нужно вымещать свое раздражение, королева стала изводить Шарни. Она больше с ним не разговаривала, всячески третировала и подчеркнуто не замечала его целыми вечерами, сутками, неделями.

Однако когда его не было, сердце несчастной женщины сжималось, и она тревожным взглядом искала того, от кого, увидев, тут же отворачивалась.

Хотела ли она опереться на чью-нибудь руку, отдать распоряжение или просто уронить улыбку – все эти милости доставались первому встречному.

Впрочем, первый встречный всегда оказывался мужчиной красивым и знатным.

Королева считала, что залечивает свою рану, раня Шарни.

Тот мучился и молчал. Этот человек умел держать себя в руках. Во время столь ужасных пыток у него не вырвалось ни одного гневного или раздраженного жеста.

Окружающие наблюдали за любопытным спектаклем – из тех, что дают и понимают только женщины.

Андреа чувствовала, как страдает муж, и, любя его ангельской любовью, не заключавшей в себе ни тени надежды, жалела его и не стеснялась открыто выражать свою жалость.

Она была так участлива, что супруги сблизились, ими двигали нежность и сострадание. Андреа пыталась утешить Шарни, не подавая виду, что она видит его потребность в утешении.

Делала она это с поистине женской деликатностью, если, конечно, считать, что на нее способны лишь женщины.

Мария Антуанетта, стремившаяся

разделять и властвовать, поняла, что идет неверным путем и невольно сближает супругов, которых она стремилась разделить во что бы то ни стало.

И вот по ночам, когда она оставалась одна, на нее находили приступы неимоверного отчаяния; узнай о них господь, он мог бы собою гордиться, так как создал существо, способное переносить подобные муки.

Поскольку королеву одолело столько горестей, политика отошла у нее на второй план. Тот, у кого тело ломит от усталости, не жалуется на жесткую постель.

Так вот и жила Мария Антуанетта после возвращения короля в Версаль вплоть до дня, когда она решила вновь всерьез воспользоваться своим могуществом.

Известную потерю своего веса в политической жизни, которую она ощущала в последнее время, королева в гордыне своей приписала начавшемуся увяданию.

Для этой неуемной натуры думать означало действовать.

Не теряя ни минуты, она принялась за дело.

Мария Антуанетта, увы, не догадывалась, что дело это ведет ее к гибели.

XVII. Фландрский полк

К несчастью для королевы, все события, свидетелями которых мы оказались, были лишь отдельными происшествиями, и при помощи твердых, умелых действий справиться с их последствиями не представляло особого труда. Для этого нужно было лишь собрать силы в кулак.

Видя, что парижане превратились в солдат и, как ей казалось, собирались затеять войну, королева решила продемонстрировать им, что такое настоящая война.

«До сих пор они имели дело лишь с инвалидами Бастилии да разболтанными колеблющимися швейцарцами. Я покажу им, что такое один-два преданных королю, хорошо обученных полка.

Вероятно, где-нибудь есть полк, которому уже приходилось обращать в бегство мятежников и проливать кровь в сутолоке гражданской войны. Надо будет вызвать самый известный из таких полков. Тогда парижане поймут, что единственное для них средство остаться в живых – это сложить оружие».

Такие мысли пришли королеве в голову после всех распрей между королем и Национальным собранием относительно права вето. В течение двух месяцев король боролся, пытаясь вернуть себе хоть кусочек власти: совместно с министерством и Мирабо он пытался свести на нет взрыв республиканских настроений, грозивший уничтожить королевскую власть во Франции.

Королева утомилась от этой борьбы и главным образом оттого, что видела, как король сдает позиции.

В этой битве король потерял всю свою власть и остатки популярности. Королева же получила еще одно имя, вернее прозвище.

Это было слово, непривычное для людского слуха, и поэтому, быть может, отчасти даже приятное; пока еще не оскорбление, но впоследствии ставшее самым оскорбительным из прозвищ. Остроумное слово, превратившееся потом в кровавое. Теперь королеву называли «госпожой Вето».