Апокриф от соседа
Шрифт:
убили, убили и еe мать. Когда бывшие рабы вернулись в свое племя, на каждого из
них приходилось по одному собственному рабу и по узлу добра. Четырнадцатилетнюю
Руфь преподнесли в подарок вождю-патриарху. Все это - дар великого Бога, полагали они, который для того и родился под небом Иудеи, чтобы нести удачу их
племени! И стали гореть в кострах старые деревянные идолы, не способные на
такие чудеса, боги, высеченные из камня, были с позором утоплены в реке, и
новый великий Бог, ты, Ешуа, стал властвовать над этим племенем. Тебе молились
перед охотой и боем с соседним племенем, и с твоим именем на устах бросались на
врага, в твою честь закалывали на жертвеннике скот. А когда в тех местах
началась небывалая засуха, главный жрец нового Бога - у тебя уже есть жрецы, Ешуа!
– сказал, что на каждую четверть луны должна сжигаться на медленном огне
самая красивая девушка из числа рабынь племени. Тогда великий Бог услышит в
Иудее ее долгие страшные крики и ниспошлет дождь. Этот способ показался всем
настолько простым и надежным, что даже дряхлый вождь согласился, в конце
концов, расстаться со своим драгоценным подарком, - раби Ицхак указал на
рыдающую у его ног Руфь, - ее, свою соплеменницу, уж наверняка услышал бы Ешуа
из Назарета и послал бы воду, много воды, да. За несколько часов до неминуемой, казалось бы, страшной гибели, Руфи удалось бежать, она чудом спаслась, пройдя
через тяжкие испытания. На двух невольничьих рынках побывала она, пока случайно
не оказалась у меня. Она стала очень родным и дорогим мне человеком, дочерью
моей, утешением старости моей, да.
На глазах Ешуа были слезы, но с последней надеждой в голосе он спросил: - Но ведь они не успели никого?..
Раби Ицхак снял с шеи рыдающей Руфи мешочек-ладанку и протянул Ешуа.
– Здесь пепел, оставшийся от двух девушек. Они не смогли спастись, и ты не
услышал их криков и не послал дождя…
Дрожащими руками Ешуа неосторожно взял ладанку из рук старика. Немного
серого пепла просыпалось на его одежду и на каменный пол. И застонал тогда
Ешуа, и упал ниц. Он зарыдал горько и безутешно. И верный друг его, Юда, замер, сомкнув веки, не в силах больше двигаться и говорить.
– А седой и печальный раби глядел воспалeнными глазами в какую-то страшную
бесконечность. Он прижал к своим коленям голову рыдающей девочки и гладил ее
растрепанные волосы сухой и бескровной старческой ладонью.
В огромной и роскошной дворцовой зале, весь обложенный верблюжьими одеялами, полулежал в мягких креслах крупный старик. Внезапный паралич обрушил его
некогда могучее тело и свел в злую и мученическую гримасу породистое волевое
лицо. Речь его была затруднeнной, но внятной. Он диктовал. Его секретарь, маленький тщедушный человечек, трудолюбиво склонившийся за стоящим поодаль
низеньким столиком, старательно записывал слово за словом своего господина: - Иисус говорит: “Отнимите камень”. Сестра умершего, Марфа, говорит ему: “Господи! Уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе”. Иисус говорит: “Не
сказал ли я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?” Итак, отняли
камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: “Отче! Благодарю Тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь
меня, но сказал сие для народа, чтобы поверили, что Ты послал меня”. Сказав
это, он воззвал громким голосом: “Лазарь, иди вон”. И вышел умерший, обвитый по
рукам и ногам погребальными пеленами, и лицо его обвязано было платком. Иисус
говорит им: “Развяжите его, и пусть идет”.
– Произнеся все это на одном
дыхании, старик откашлялся и обратился к секретарю: - Ну что? Записал?
– Да, господин мой Йоханан! Последние слова твои: “Развяжите его, и пусть
идет”, - и он протянул исписанный лист тому, кого назвал Йохананом.
Тот взял бумагу левой рукой, правая была совершенно безжизненна, и
внимательно просмотрел.
– Молодец! Быстро пишешь, и буквы красивые, ясные. После пасхи прибавлю тебе
содержание. А пока ступай, отдохни, а я буду дальше думать. Ступай, придешь
через час. Тебя как звать-то, я запамятовал?
– Авиэлем, мой господин, - уже находясь возле двери, отозвался секретарь.
– Ступай, Авиэль, и я еще раз напоминаю тебе, язык держи за зубами. Если
сболтнешь что… лучше б тебе тогда было и не родиться вовсе.
– Мой рот - склеп, господин!
– Все, у тебя есть час, отдыхай!
Едва вышел Авиэль, на пороге возник стражник - немолодой уже римский
легионер.
– Господин, к тебе пришел человек, хочет говорить с тобой.
– Кто он?
– Какой-то старик. Говорит, что ты знаешь его, имя его Ицхак.
Йоханан удивленно пробормотал себе под нос: - Уж не сам ли мудрый раби Ицхак ко мне пожаловал?
– но стражнику ответил
громко и уверенно.
– Впусти!
Раби Ицхак медленно вошел и, осмотревшись, проследовал к креслу больного: - Здравствуй, Йоханан! Слышал я, что ты болен, и вижу - тяжко тебе! Да!
– Да, Ицхак, хоть годы наши с тобой и равны - ты сегодня выглядишь много
крепче меня, - чувствовалось, что Йоханан в душе очень рад визиту.
– Мой лекарь
уверяет меня, будто я выкарабкаюсь из болезни, но сам я чувствую, что даже если
это и будет так, сил моих хватит не на долго.