Апраксинцы
Шрифт:
Разсказу Затравкина послдовалъ дружный хохотъ. Въ награду за разсказъ онъ налилъ себ рюмку водки, перекрестился большимъ крестомъ и выпилъ.
Въ прихожей раздалось кряканье и громкій плевокъ. Аграфена Ивановна выбжала встрчать гостей. «Съ имянинникомъ, кумушка!» проговорилъ кто-то басомъ и послышалось чмоканье со щеки на щеку. Это былъ приходскій дьячекъ, ожидающій вакансіи на дьякона. Когда онъ вошелъ въ комнату, Иванъ Михичъ всталъ изъ-за стола.
— Продолжайте играть, продолжайте!
— Что-жъ такъ поздно, Андрей Иванычъ?
— Невозможно
Тотъ покосился на него, стряхнулъ съ плеча табакъ и проговорилъ: «мерзость!»
— Ну, выпей водки съ дороги, обратился къ дьячку, хозяинъ.
— Можно-съ, и дьячокъ подошелъ къ столу.
— Ваня, что вы въ той горниц длали? спросилъ Иванъ Михичъ вошедшаго въ комнату сына.
— Да мы, тятенька, въ молодцовой въ горку играли; сперва на шереметевскій счетъ, а потомъ копйка темная.
— Смотри, въ той комнат водка стоитъ, такъ чтобъ молодцы не отлили, да не накерались.
— Хорошо-съ.
Въ другой комнат у женщинъ шелъ разговоръ о томъ, что въ Вихляндіи антихристъ народился.
— Это точно-съ, вмшивается въ разговоръ гость, не играющій въ карты. — Портретъ даже евонный продаютъ; въ вдомостяхъ было написано.
— Убить-бы его, Агафонъ Иванычъ!
— Нельзя-съ, потому что онъ все одно что змй, его ничмъ не проймешь.
— Такъ войной-бы пошли.
— Врно ужъ невозможно-съ.
— Что же онъ, батюшка, пьетъ и стъ, какъ и мы?
— Ничего не стъ, окром христіанскихъ душъ: четыре кажинный день съдаетъ.
— Анна Ивановна! Наталья Дмитренна! вареньица-то, постилки-то? Кушайте пожалуста! — угощаетъ Аграфена Ивановна.
Гостьи съдаютъ по ложк варенья.
— Теперь мадеркой запейте!
— Не могу, мать моя, и то дв выпила.
— Да понатужьтесь маленько, и выпьете.
— Право, я ужъ пила.
— Какая-же вы пила, Наталья Дмитревна? На пилу вовсе не похожи, съострилъ гость, повствовавшій онъ антихрист.
У стола съ закуской сидли Ваня, его пріятель, Шаня, завитой фертикъ, съ буклями на вискахъ въ вид сосисокъ и Ларя, юноша въ сертук ниже колнъ и въ черномъ бархатномъ жилет малиновыми червячками. Они говорили въ полголоса.
— Я теб скажу, Шаня, Машка мн во всемъ потрафляетъ, разсказывалъ, размахивая руками, Ваня: просила она меня привесть ей на платье, — третьяго днясь тятенька ушелъ въ баню, я взялъ изъ лавки цлую штуку матеріи и къ ней. Привезъ. Она мн: «зачмъ это ты, говоритъ, Ваня, на два платья одной матеріи привезъ? — лучше бы разной.» — «Ничего, говорю, другой привезу, а эту бери, коли даютъ.»
Шаня былъ уже выпивши.
— Все-таки. Катька не въ примръ лучше ея.
— Тише, тятенька слышитъ.
Замтивъ, что отецъ смотритъ на него, Ваня тотчасъ-же перемнилъ разговоръ.
— Ларя! съшь кусочикъ сладенькаго пирожка.
— Можетъ это скоромный, а нынче пятница.
— И - что ты? я вдь самъ не мъ скоромнаго. Да и тятенька у насъ,
— Все-таки Катька краля передъ ней?
— А я теб скажу, что для Катьки я ничего не пожалю. Пойдемте братцы, выпьемте шампанеи; у меня въ молодцовой есть бутылочка.
— Голубчики! говорила одна гостья, кивая на уходящихъ Ваню, Шаню и Ларю — и не думаютъ о судьб [13], а можетъ-быть она и близка. Что, вы еще Ваничку-то не поршили? обратилась она къ Аграфен Ивановн.
— Нтъ еще, Матрена Ивановна….
— Пора, пора! долго-ли до грха, — избалуется, молодо-зелено.
— И - что вы! онъ у насъ такой скромный, никуда одинъ не ходитъ, разв по дламъ. Признаться сказать, у насъ есть одна на примт, и хорошая бы двушка, да денегъ мало за ней — восемь тысячъ; а Иванъ Михичъ меньше десяти не хочетъ взять. «Пусть, говоритъ, лучше до тридцати лтъ оболтусомъ болтается, а меньше десяти тысячъ не возьму».
Въ молодцовой молодцы, ободренные той водкой, которую имъ прислалъ отъ щедротъ своихъ хозяинъ, собрались въ уголъ и поютъ въ полголоса.
«Крестъ начертавъ
Моисей, прямо жезломъ….»
— Стой ребята! не такъ! чего ты, едоровъ, горланишь? спускай октаву, чтобъ глуше выходило, будто бомбу по полу катаешь.
Въ другомъ углу Ваня, Шаня и Ларя пьютъ шампанское.
— Ты что-жъ Ларя, дерзай!
— Я не пью, отвчаетъ Ларя: — тятенька не велитъ.
— Мало-ли чего онъ не велитъ. Пей! Нешто онъ видитъ.
Баба!
«Что-жъ, неужели я и въ самомъ дл баба?» подумалъ Ларя и выпилъ.
— Сладко?
— Еще-бы не сладко. Вино его отуманиваетъ.
— Дивлюсь я братцы, на васъ, откуда вы деньги на кутежъ берете?
— Знамо откуда, — изъ выручки.
— Я такъ и рубля взять не могу; у насъ за выручкой старшій приказчикъ стоитъ.
— А нешто онъ не хапаетъ?
— Извстно хапаетъ. Молодцы сказываютъ, что у него четыре тысячи въ нагрудник зашито.
— Ахъ ты дура-голова, а ты заставь его, чтобъ онъ съ тобой длился; а нтъ, я-де тятеньк скажу.
— Знаете что, братцы? — дернемте-ка сейчасъ къ Машк, подалъ совтъ Ваня.
— Валяй!
— А тятенька…. заикнулся Ларя.
— Тятеньки наши не замтятъ: они въ горку играютъ, и страхъ какъ разъярившись. У меня тутъ на углу лихачъ знакомый стоитъ, — живымъ манеромъ доставитъ. Надвай, чьи попадутся, шубы, шапки и валяй!
Они вошли въ залу. Тятенька Лари проигрывалъ; онъ пыхтлъ и потиралъ рукою животъ. Потъ съ него лилъ градомъ. Ларя подошелъ къ столу. Въ эту минуту тятенька его проигралъ. Оборотивишсь, онъ увидлъ сына.