Апраксинцы
Шрифт:
— Ты что стоишь подъ рукой! какъ подошелъ, такъ я и проигралъ, закричалъ онъ на него.
— Я ничего-съ.
— Пошелъ прочь!
Дьячокъ сидлъ съ гостемъ, повствовавшимъ объ антихрист.
— Доложу вамъ, разсказывалъ дьячокъ: у насъ въ семинаріи октава была, Нерукотворенный фамилія ему, такъ въ трезвомъ вид и пть не могъ; а водки выпьетъ, такъ хоть три часа къ ряду будетъ пть. Приступимъ и приложимся къ благодати (показываетъ на графинъ).
— Ну, теперь попремте, братцы. Ларя у тебя въ сюртук-то незамтно,
Двнадцатый часъ. Графины долили водкой. Лица мужчинъ длались все красне, и красне; на нихъ выступалъ обильный потъ. Платки то и дло подносились ко лбу. Ваня, Шаня и Ларя еще не возвращались. Молодцы мало-по-малу начали выглядывать изъ молодцовой въ комнаты, гд были гости, а старшій приказчикъ Спиридонъ Иванычъ стоялъ у стола и смотрлъ на играющихъ въ карты.
— Что, братіе, стоите? отдернемте-ка «моря чернаго пучину», говоритъ молодцамъ дьячокъ. Иванъ Михичъ! позволь, по благодати, спть съ твоими молодцами?
— Пой, пой!
— Ну, становись, басы къ стн, тенора впередъ. Валяй!
Молодцы ршились не вдругъ. Басы взялись за подбородки, тенора покосились глазами и начали. Окончивъ ирмосъ, они пошептались между-собою и гаркнули въ честь хозяина.
Мы тебя любимъ сердечно,
Будь намъ начальникомъ вчно,
Наши зажегъ ты сердца,
Мы въ теб видимъ отца.
Рады въ огонь мы и въ воду.
Во всякую не погоду;
Каждый съ тобою намъ край
Кажется рай, рай, рай!
Иванъ Михичъ былъ очень доволенъ; онъ даже всталъ изъ-за картъ. Въ довершеніе всего, дьячокъ началъ басомъ: «достопочтеннйшему хозяину Ивану Михичу, многая лта!» «Многая, многая лта», запли молодцы; они кричали такъ громко, что даже серебро звенло въ горк.
Гость раскольникъ только отплевывался. Затравкинъ въ десятый разъ пьетъ за здоровье хозяина.
— Будь здоровъ! просто, братъ, разодолжилъ! важный балъ задалъ намъ сегодня, — ну, поцлуемся. Только однако нтъ музыки; а то я бы поплясалъ, выкинулъ бы колно.
— Мызыки нтъ? — будетъ. Зачмъ дло стало? Спиридонъ, поди позови сюда Никифора; пусть беретъ гитару и идетъ сюда. У насъ, братъ, свой бандуристъ.
— Микифоръ, Иванъ Михичъ, не можетъ играть.
— Это что, коли я приказываю….
— Да спитъ; хмлемъ маленько зашибшись.
— Ахъ онъ мерзавецъ, ужо я его!
— Да все одно-съ, не извольте безпокоиться; Степанъ на этомъ струмент маракуетъ.
— Тащи его сюда.
Явился Степанъ и началъ настраивать гитару. Приготовляясь плясать, Затравкинъ снялъ съ себя сюртукъ и кинулъ въ сторону, только такъ неловко, что онъ попалъ прямо на голову одной изъ гостьевъ. Раздались звуки «барыныни», и онъ началъ отхватывать трепака.
— Лихо, айда Затравкинъ, вотъ такъ разодолжилъ! кричали гости.
Затравкинъ по истин отличился:
— На рукахъ возьмутъ тя! воскликнулъ дьячокъ, смотря надъ подбрасываемаго кверху Затравкина и отъ удовольствія потирая желудокъ.
— «Мерзость!» проговорилъ раскольникъ и плюнулъ чуть-ли не въ десятый разъ.
— Чмъ-же? спросилъ дьячокъ.
— Тмъ-же, что плясаніемъ бса тшатъ.
— На пиру да воспляшутъ! даже самъ псалмопвецъ, Давидъ, скакаше, играя.
Дьячокъ понюхалъ табаку, раскольникъ снова плюнулъ и отвернулся.
— Табашники, любоди и плясаніемъ бса тшущіе, вс будутъ горть въ огн неугасимомъ.
— Табашники-то за что же?
— Табакъ есть гршное быліе, возросшее на могил великой блудницы: хмль въ головахъ, горчица въ ногахъ, а табакъ на чрев ея, а эту мерзость въ сндь употребляете, отвчалъ разсерженный раскольникъ.
— Это по-вашему, а по-нашему и священнослужители нюханіемъ занимаются.
— Что ваши священнослужители!
— А вашъ-то попъ — бглый солдатъ, еврей.
— Еврей, да вотъ позналъ вру истинную, старую; вс вры произошолъ, во всхъ былъ. лучше нашей найти не могъ. Вашъ-то попъ прізжалъ, была у нихъ пря, а что взялъ? пять часовъ бились, нашъ ему доказалъ. Вашъ плюнулъ, да и возвратился вспять: съ чмъ пріхалъ, съ тмъ и ухалъ!
— Ну, ну, оставьте, господа, вмшивается хозяинъ и прекращаетъ споръ.
У женщинъ изсякъ уже всякой разговоръ: отъ нечего длать он щупали другъ на дружк платья и справлялись о цн матери, стараясь, между прочимъ, хвастнуть своими нарядами, и тмъ уязвить другихъ.
Гостьи были чрезвычайно рады, когда послышался звонъ тарелокъ, и молодцы начали накрывать столъ для ужина.
Ваня съ пріятелями воротился. Иванъ Михичъ увидалъ, какъ они въ передней вшали шубы.
— Гд это вы были!
— На двор въ снжки играли, отвчалъ коснющимъ языкомъ сынъ.
— По ночамъ-то?… Шельма эдакая! и онъ далъ ему подзатыльника.
Пріятели ожидали себ той-же участи, и скрылись въ молодцовую.
Пробило два часа. На стол стоитъ четвертая бутыль съ остатками водки. Уже давно отъужинали. Половина гостей отправилась по домамъ. Гость, повствовавшій объ антихрист, напился до безчувствія и молодецъ Ивана Михича повезъ его домой. Макара Спиридоныча повели жена и сынъ Шаня; онъ долго не хотлъ уходить и все ругался. Самые рьяные игроки все еще продолжаютъ играть въ карты. Затравкинъ все еще прикладывается къ четвертной бутыли, лзетъ въ споръ съ гостями и икаетъ самымъ выразительнымъ образомъ. Подъ утро, нкоторыхъ гостей выталкиваютъ въ шею.