Априори Life 3

Бутырина Лариса

Монотонная речь Уступова постепенно убаюкивает меня. Хронический недосып, физические нагрузки в купе с его гнусавым голосом действуют похлеще любого снотворного на фоне прогрессирующей хандры. Я провожу глазами по лицам присутствующих, – они полны неподдельного раскаяния и порыва все тотчас исправить. В последнее время собрание совета директоров все чаще стало напоминать мне эдакую «утреннюю зорьку» пионеров по откатам корчащих из себя комсомолов-партийников замкнутых систем денежных потоков. Причем каждый мнил себя, если не сосредоточением зла, то, как минимум, стратегическим гением, сочетающим в себе все возможные людские пороки, но даже не подозревал, что уже давно на каждого томится предостаточное количество информации, чтоб без лишних церемоний любого из присутствующих расколоть под орех. Но что еще более печально, что в их головах даже не укладывается, что такое вообще возможно. Что деньги можно зарабатывать, а не пиздить. Что единственное, что воспринимают подобного склада люди, – это боязнь. И что с ними нельзя по-другому, потому что таким по природе не дано быть преданными или обязанными. Они могут быть должны или унижены страхом, и непременно злопамятны, чтоб точить на тебя нож, в случае их разоблачения, до самой смерти. Здесь главное не сидеть спиной ко входу. Здесь главное, в принципе, не сидеть…

А я вот сижу. Сижу уже битый час и слушаю весь этот гундеж про производительность, конкурентоспособность и масштабность развития, и, судя по всему, лицо у меня в этот момент настолько отчужденное, что способно выражать разве что бездну внутренней депрессии от всех этих ново выявленных и примитивных до абсурдности схем денежных круговоротов.

«Выделять подобным мыслителям даже крохи с государственного бюджета – сущее расточительство», – думала я, уже давно не слушая, и бесцельно блуждая глазами по лицам окружающих. «Расточительство! Абсолютное. Только кому сейчас нужна бережливость? Мы сами-то себя давно беречь перестали…. А здесь как-никак коммерция. Совсем другое дело. Мораль дельцов в борьбе со сборищем преступников, идеалистов и бездельников нынче вещь необходимая, как корсет для толстой бабы, – иначе расплывется».

Я едва слышно усмехнулась, стараясь не прерывать дискуссионный процесс.

«Хотя и так расплылось уже… все со времен инфантильности российского общества набрано. И сколь рацион теперь ни балансируй, а липосакции не избежать. Именно такие фигуры, к слову, и требовались, как воздух нынче на политическом олимпе для объяснения наиболее трудных и животрепещущих вопросов. Вот они – источники всех бед, истощившие страну и опутавшие интригами президентскую доктрину под масками святой миссии, легального предпринимательства и посылом отмыть страну от скверны «преступного прошлого». А за всем этим на деле – пустота, абсолютное отсутствие идеалов и помыслов изменить ситуацию к лучшему, и лишь тираническое стремление выстроить свое благополучие на крови трудового народа, да отжать природные недра помясистее. Иными словами, доесть разлагающийся труп Матушки-России и войти в когорту власти с единственной целью – насыщение личных нужд «Вождей». Здесь-то на арену не спеша и своевременно выходит знаковая фигура с новым проектом политической реорганизации, посредством которой провозгласившие себя «энтузиасты» и «деятели» подвергаются всей строгости законодательства, а все нажитые ими непосильным трудом денежные единицы в обязательном, а местами даже принудительном порядке возвращаются на территорию государства российского.

Бабло, разумеется, в очередной раз побеждает зло, и по сущей случайности в канун следующих депутатских выборов…».

– Таким образом, опираясь на систему профессора Лаузана, мы можем прогнозировать, что наша методика способна…– все тот же занудный тон Уступова вернул меня к сиюминутной реальности, медленно внедрившись в мои мысленные революции.

– Профессор Лаузан – высочайший специалист по мозговой части, – не дожидаясь окончания фразы, парировала я. – Это тончайшая, виртуозная техника. Вашими же методиками разве что животы потрошить. Совсем другое дело.

«Страшно представить, что будет, если эти люди каким-то образом окажутся у власти…», – продолжила я уже мысленно, останавливаясь взглядом на белой керамике чашки с остатками недопитого чая.

Еще страшнее – увидеть их реакции, если все же сейчас не сдержаться и пройтись глубоким и проникновенным разъебом персонально по каждому. И непременно с азартом охотника, въедливыми вопросами и алчным ожиданием развязки. Кто-то, получив свой пендель с оттяжкой начнет рассыпаться прямо за столом. Кто-то засучит ручонками, кто-то покраснеет или побледнеет. А кто-то напротив проявит железную выдержку. Эти-то и представляют собой наиболее интересные объекты… Но вместо этого я продолжаю молчать и в упор смотрю куда-то в точку корпоративной посуды. Секунда и я вижу, как задетая чьим-то неловким движением она будто в замедленном действии падает со стола, разбивается и окрашивает светлое покрытие пола в коричневые тона.

Невозможно выйти победителем из игры, которую не понимаешь. Невозможно стать в ней лучшим, если не любить сам процесс. Сел за игровой стол, взялся за фишки – играй, но не поноси. Либо играй и люби, либо не играй вовсе. Но если все же играешь – стремись стать лучше. Лучше себя в первую очередь. И фокусируйся не на счет, а на саму игру. Только так она оплатит тебе новыми уровнями, статусами и бонусами. Только так возведет к пьедесталу. Здесь главное, чтоб только нервы выдержали. Мои бедные, измотанные произошедшими в начале недели событиями, бессонницей и общением с мудаками нервы просто не выдержали. Хотя еще вчера я была готова поставить на них клеймо «железные». Но в данную минуту я чувствовала, как у меня буквально сносит крышу, сносит до такой степени, что я готова проломить всем этим товарищам голову. Просто подойти вплотную, практически лицо в лицо, и коротким, но отработанным движением вынести челюсть… но вместо этого я делаю многозначный хлопок по папке с документами, назначаю следующую дату подписания договоров и быстро удаляюсь из переговорной.

Есть три игры в жизни, в которые невозможно не играть: деньги, отношения и здоровье. Сегодня каждая из них, казалось, достигла своей критической точки накала.

– А по ночам тишина… Все далеко-далеко… – говорил Вениамин, когда мы сидели тем же вечером на узкой веранде «Поплавка». – Тебе нужно уехать на несколько дней.

– Очень нужно, – согласилась я с примерной покорностью, – но боюсь, это сейчас не по мне.

– Почему же?

– Покой хорош, когда ты сам по себе внутренне спокоен.

– Ты разве не спокойна? – он вскинул руками. – На вид степень твоей уравновешенности и невозмутимости разума способна разрушить разве что непреднамеренная влюбленность.

– Увы, – потупилась я в пространство стола перед собой, но все же едва заметно улыбнулась. – Это мнимое спокойствие на деле все больше балансирует на гране апатии. Умение не придавать значения вещам, которые того не заслуживают, стало постепенно превращается в безразличие по отношению теперь даже к важному. А это разные вещи.

– Есть над чем задуматься… – задумчиво дополнил он, не скрывая теплой улыбки. – Одно – свойство характера, похожее на силу воли, другое – отсутствие чувств. Об этом стоит поразмыслить.

– Порой мне кажется, что все сложности начались с того, как человек обрел способность мыслить, – ответила я, передернув плечом. – Ограничься мы природными инстинктами и физиологическими потребностями, – мир лишился бы огромного количества бед.

– А также никогда не узнал бы, что такое трасса, красная зона на спидометре и хороший кофе.

– Сплошные противоречия…– выдохнула я и положила руки на стол. На секунду они показались мне очень тяжелыми. Я опустила на них глаза: руки, как руки. В меру холеные, тонкие, с венами на просвет. После грубой кожи новых мотоперчаток ноготь на среднем пальце правой руки надломился, лак местами сошел. Ох, уж эти мелочи, создающие целостность…

Я протянула руку к центру стола и взяла шнурок с пристегнутым ключом от мотоцикла и стала играть им. В узких пальцах он казался дородным искусным плетением. Веня безотрывно смотрел на гильзу в виде брелока, с бренчащим звуком мотающуюся по деревянной поверхности.