Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

* * *

Вспоминаю Лейлу мою и былые наши года. Были счастливы мы, и нам не грозила ничья вражда. Сколько дней скоротал я с ней,- столь же длинных, как тень копья, Услаждали меня те дни,- и не мог насладиться я… Торопили верблюдов мы, ночь легла на степной простор, Я с друзьями на взгорье был,- разгорелся Лейлы костер. Самый зоркий из нас сказал: «Загорелась вдали звезда - Там, где Йемен сокрыт во тьме, там, где облачная гряда». Но товарищу я сказал: «То зажегся Лейлы костер, Посредине всеобщей мглы он в степи свой огонь простер». Ни один степной караван пусть нигде не рубит кусты, Чтоб горел только твой костер, нам сияя из темноты! Сколько дел поручали мне,- не запомню я их числа,- Но когда приходил к тебе, забывал я про все дела. О друзья, если вы со мной не заплачете в час ночной, Поищу я друга себе, чтоб заплакал вместе со мной. Я взбираюсь на кручи скал, я гоним безумьем любви, Чтоб на миг безумье прогнать, я стихи слагаю свои. Не дано ли разве творцу разлученных соединять, Разуверившихся давно в том, что встреча будет опять? Да отвергнет Аллах таких, кто, увидев мою беду, Утверждает, что скоро я утешительницу найду. В рубашонке детской тебя, Лейла, в памяти берегу Я

с тех пор, как вместе с тобой мы овец пасли на лугу. Повзрослели дети твои – да и дети твоих детей, Но, как прежде, тебя люблю или даже еще сильней. Только стоило в тишине побеседовать нам вдвоем,- Клевета настигала нас, отравляла своим питьем. Пусть Аллах напоит дождем благодати твоих подруг,- Увела их разлука вдаль, никого не видать вокруг. Ни богатство, ни нищета не дадут мне Лейлу забыть, Нет, не каюсь я, что любил, что я буду всегда любить! Если женщины всей земли, блеском глаз и одежд маня, На нее стремясь походить, захотят обольстить меня,- Не заменит Лейлу никто… О друзья, мне не хватит сил, Чтобы вынести то, что бог и любимой и мне судил. Ей судил он уйти с другим, ну а мне, на долю мою, Присудил такую любовь, что я горечь все время пью… Вы сказали мне, что она обитает в Тейме с тех пор, Как настало лето в степи… Но к чему такой разговор? Вот и лето прошло уже, но по-прежнему Лейла там… Если б злые клеветники удалились отсель в Ямам, Ну а я бы – в Хадрамаут, в отдаленнейшие места, То и там, я верю, меня б отыскала их клевета. Как душонкам низким таким удается – чтоб им пропасть!
– Узы нашей любви рассечь, опорочить светлую страсть? О Аллах, меж Лейлой и мной раздели любовь пополам, Чтобы поровну и тоска и блаженство достались нам. Светлый мой путеводный знак,- не успеет взойти звезда, Не успеет блеснуть рассвет,- мне о ней напомнят всегда. Из Дамаска ли прилетит стая птиц для поиска гнезд, Иль над Сирией заблестит острый Сириус в бездне звезд, Иль, почудится мне: ее имя кто-то здесь произнес,- Как заплачу я, и мокра вся одежда моя от слез. Лишь повеет ветер весны, устремляясь в ее края,- К Лейле вместе с ветром весны устремится душа моя. Мне запретны свиданья с ней, мне запретен ее порог, Но кто может мне запретить сочинение страстных строк? Не считал я досель часы, не видал, как время текло, А теперь – одпу за другой – я ночей считаю число. Я брожу меж чужих шатров, я надеюсь: наедине Побеседую сам с собой о тебе в ночной тишине. Замечаю, когда молюсь, что не к Мекке лицом стою, А лицом к стоянке твоей говорю молитву свою. Но поверь мне, Лейла, что я – не язычник, не еретик, Просто ставит моя любовь лекарей с их зельем в тупик. Как любимую я люблю! Даже те люблю имена, Что звучат, как имя ее,- хоть сходна лишь буква одна… О друзья, мне Лейла нужна, без нее и день – словно год. Кто ее приведет ко мне или к ней меня приведет?

ОМАР ИБН АБИ РАБИА

* * *

«Соседка, скажи, чем утешилась наша сестра В долинной развилине, где Азахир и Харра?» Сказала – и, видя, что нет ни врага, ни предателя, Свернули с лужайки на гладкое темя бугра, Где ветви свои опустили высокие пальмы, А почва была от недавнего ливня сыра, На листьях роса прилегла, как туманное облако, Которого выпить не в силах дневная жара. Сказала: «Когда б в эту ночь мои грезы исполнились, И внука Мугиры наш дом приютил до утра! Когда разойдутся докучные люди,- о, если бы Нас тень осенила полою ночного шатра!» А я говорил: «Дни и ночи о ней лишь я думаю. Седлайте верблюдов! Сегодня в дорогу пора!» А те увидали, что пыль под погами верблюжьими Клубится вдали, где отлогая встала гора. Сказала соседка: «Гляди, присмотрись же! О, кто это Плывет по пескам на верблюде белей серебра?» И та отвечала: «То Омар, клянусь, я уверена. Бурнус узнаю, я достаточно взором остра». «Ужели?» – воскликнула. Та отвечала: «О, радуйся! То встреча желанная,- будь же душою бодра!» Любимая молвила: «Значит, желанья исполнились. Легко, без заботы, без горести – словно игра… Что он завернет в нашу сторону, я и не чаяла, С одной лишь мечтой коротала свои вечера. Но тайную встречу всевышняя воля ускорила, Тревогу души успокоила вестью добра». И спешились мы, и сказали приветствие девушке. Потупясь, она приоткрыла ворота двора. Сказала: «Салям! Для верблюдов укрытие темное Найдется до часа, когда засияет Захра. И если как гости у нас вы сегодня останетесь, Окажется завтра счастливей, чем было вчера». Мы скрыли верблюдов, к молчанью верблюды приучены, Спят тихо, покамест их шерсть от росы не мокра. Укрылись и мы, а меж тем сторожа успокоились, В пустыне уже не видать ни огня, ни костра. Вот вышла, три девушки с ней, изваяньям подобные, Газелью скользнула, летящего легче пера. О, весть приближенья! Она словно ветром повеяла,- Так сладок весной аромат лугового ковра. Сказала: «Хваленье Аллаху, клянусь я быть верною. И ночи хвала,- эта ночь и добра и мудра!»

* * *

Вы, суд мирской! Слуга Аллаха, тот, Кто судит нас, руководясь законом, Пусть жен не всех в свидетели зовет, Пусть доверяет лишь немногим женам. Пусть выберет широкобедрых жен, В свидетели назначит полногрудых, Костлявым же не даст блюсти закон – Худым, иссохшим в сплетнях-пересудах. Сошлите их! Никто из мусульман Столь пламенной еще не слышал просьбы. Всех вместе, всех в один единый стан, Подальше бы! – встречаться не пришлось бы! Ну их совсем! А мне милее нет Красавицы роскошной с тонким станом, Что, покрывалом шелковым одет, Встает тростинкой над холмом песчаным. Лишь к эдаким благоволит Аллах, А тощих, нищих, с нечистью в сговоре, Угрюмых, блудословящих, перях, Ворчуний, лгуний,- порази их горе! Я жизнь отдам стыдливой красоте. Мне знатная, живущая в палате Красавица приятнее, чем те, К которым иочью крадутся, как тати.

* * *

Я видел: пронеслась газелей стая. Вослед глядел я, глаз не отрывая,- Знать, из Куба неслись они испуганно Широкою равниною без края. Угнаться бы за ними, за пугливыми, Да пристыдила борода седая. Ты старый, очень старый, а для старого Уж ни к чему красотка молодая.

* * *

Отвернулась Бегум, не желает встречаться с тобой, И Асма перестала твоею быть нежной рабой. Видят обе красавицы, сколь ты становишься стар, А красавицам нашим не нужен лежалый товар. Полно! Старого друга ласкайте, Бегум и Асма, Под деревьями нас укрывает надежная тьма. Я однажды подумал (ту ночь я с седла не слезал, Плащ намок от дождя, я к селению Джазл подъезжал): О, какая из дев на вопрос мой ответить могла б, Почему за любовь мне изменою платит Рабаб? Ведь, когда обнимал я другую,- казалось, любя,- Я томился, и жаждал, и ждал на свиданье – тебя. Если женщины верной иль даже неверной я раб, Мне и та и другая всего лишь – замена Рабаб. Обещай мне подарок, хоть я для подарков и стар,- Для влюбленной души и надежда – достаточный дар.

* * *

Я покинут друзьями, и сердце мое изболело: Жажду встречи с любимой, вздыхаю о ней то и дело. И зачем мне совет, и к чему мне любезный ответ, И на что уповать, если верности в любящей нет? Кто утешит меня? Что мне сердце надеждою тешить? Так и буду я жить – только смерть и сумеет утешить.

* * *

В стан я племени прибыл, чьих воинов славны дела. Было время покоя, роса на пустыню легла. Там я девушку встретил, красивее всех и стройней, Как огонь, трепетали запястья и бусы на ней. Я красы избегал, нарочито смотрел на других, Чтобы чей-нибудь взор не приметил желаний моих, Чтоб соседу сказал, услаждаясь беседой, сосед: «Небесами клянусь, эта девушка – жертва клевет». А она обратилась к подругам, сидевшим вокруг,- Изваяньем казалась любая из стройных подруг: «Заклинаю Аллахом – доверюсь я вашим словам: Этот всадник заезжий пришелся ли по сердцу вам? К нам войти нелегко, он же прямо проходит в шатер, Не спросившись, как будто заранее был уговор». Я ответил за них: «Коль приходит потайный жених На свиданье любви, никакой ему недруг не лих!» Радость в сердце влилась, как шатра я раздвинул края, А сперва оробел, хоть вела меня воля своя. Кто же к ней, белолицему солнцу в оправе зари, Не придет повидаться, лишь раз на нее посмотри?

* * *

Возле крепости Амир я вспомнил, подруга, тебя, У колодца я вспомнил – слеза из очей излилась. Значит, здесь и привал верблюдицам легким моим, Если путь и далек, не спешим мы на этот раз. Сам с собой говорить я стал о своей Зайнаб, И слова о любви не скудели, к любимой мчась. Вспоминаю о ней, когда солнце приходит к нам, Вспоминаю о ней, когда солнце уходит от нас. Много женщин кругом – со мною она лишь одна, Я стихи лишь о ней слагаю, у сердца учась. Если кто заслужить благосклонность хочет мою, Пусть в речах его будет восторгов моих пересказ. Если взор затуманится, я говорю: «Может быть, Это образ Зайнаб туманит зрачки моих глаз?» Если ноги в пути онемеют, вспомню ее,- И уже ободрился и боль в ногах унялась.

* * *

Возле Мекки ты видел приметный для взора едва След былого кочевья. Не блеснет над шатром булава, И с востока, и с запада вихри его заносили,- Ни коней, ни людей,- не видать и защитного рва. Но былую любовь разбудили останки жилища, И тоскует душа, как в печали тоскует вдова. Словно йеменский шелк иль тончайшая ткань из Джаруба Перекрыла останки песка золотого плева. Быстротечное время и ветер, проворный могильщик, Стерли прежнюю жизнь, как на пальмовой ветви слова. Если влюбишься в Нум, то и знахарь, врачующий ловко От укусов змеи, потеряет над ядом права. В Нум, Аллахом клянусь, я влюбился, но что же? – Я голос Вопиющий в пустыне, и знаю: пустыня мертва. За даренья любви от любимой не вижу награды, Дашь взаймы ей любовь – жди отдачи не год и не два. Уезжает надолго, в затворе живет, под надзором,- Берегись подойти – за ничто пропадет голова! А покинет становье – и нет у чужого надежды Вновь ее повстречать,- видно, доля его такова! Я зову ее «Нум», чтобы петь о любви без опаски, Чтоб досужей молвы не разжечь, как сухие дрова. Скрыл я имя ее, но для тех, кто остер разуменьем, И без имени явны приметы ее существа. В ней врага наживу, если имя ее обнаружу,- Здесь ханжи и лжецы, клевета негодяев резва. Сколько раз я уже лицемеров не слушал учтивых, Отвергал поученья ее племенного родства. Сброд из племени сад твоего недостоин вниманья, Я ж известен и так, и в словах моих нет хвастовства. Меня знают и в Марибе все племена, и в Дурубе, Там, где резвые кони, где лука туга тетива. Люди знатные мы, чистокровных владельцы верблюдов, Я испытан в сраженьях, известность моя не нова. Пусть бегут и вожди, я не знаю опасностей бранных, Страх меня не проймет, я сильнее пустынного льва. Рода нашего жен защищают бойцы удалые, В чьем испытанном сердце старинная доблесть жива. Враг не тронет того, кто у нас покровительства ищет, И о наших делах не забудет людская молва. Знаю, все мы умрем, но не первые мы – не исчислить Всех умерших до нас, то всеобщий закон естества. Мы сторонимся зла, в чем и где бы оно ни явилось, К доброй славе идем, и дорога у нас не крива. У долины Батха вы спросите, долина ответит: «Это честный народ, не марает им руку лихва». На верблюдицах серых со вздутыми бегом боками Лишь появимся в Мекке,- яснее небес синева. Ночью Ашаса кликни – поднимется Ашас и ночью, И во сне ведь душа у меня неизменно трезва. В непроглядную ночь он на быстрой верблюдице мчится Одолел его сон, но закалка его здорова; Хоть припал он к луке, но и сонный до цели домчится. Если б сладостным сном подкрепиться в дорогу сперва!

* * *

Он пробрался к тебе, прикрываясь полуночным мраком, Тайну блюл он ревниво, от страсти пылал он жестоко. Но она ему пальцами знак подала: «Осторожно! Нынче гости у нас – берегись чужестранного ока! Возвратись и дозор обмани соглядатаев наших, И любовь обновится, дождавшись желанного срока». Да, ее я знавал! Она мускусом благоухала, Только йеменский плащ укрывал красоту без порока. Тайно кралась она, трепетало от радости сердце, Тело в складках плаща отливало румянцем востока. Мне сказала она в эту ночь моего посещенья,- Хоть сказала шутя, упрекнула меня без упрека; «Кто любви не щадит, кто упорствует в долгой разлуке, Тот далеко не видит, и думает он не глубоко: Променял ты подругу на прихоть какой-то беглянки,- Поищи ее в Сирии или живи одиноко». Перестань убивать меня этой жестокою мукой - Ведь Аллаху известно, чье сердце блуждает далёко.