Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

* * *

Я раскаялся в страсти, но страсть – моя гостья опять. Звал я скорбные думы – и скорби теперь не унять. Вновь из мертвых восстали забытые муки любви, Обновились печали, н жар поселился в крови. А причина – в пустыне покинутый Сельмою дом, Позабыт он живыми, и тлена рубаха на нем. И восточный и западный ветер, гоня облака, Заметали его, расстилали покровы песка. Я как вкопанный стал; караван мой столпился вокруг И воззвал я к пустыне – на зов не откликнулся звук. Крепко сжал я поводья верблюдицы сильной моей,- А была она черная, сажи очажной черней. Коротко закричит, и пустыня лишь отгул один - Крик обратно до нас донесет из песчаных теснин.

* * *

Простись

же с Рабаб – но себя ободри, За слово привета ее одари. Рабаб надо мной издевалась, бывало, Мне влажные губы сама предлагала, Свивался с упреком лукавый намек, Привет же тебе, о сладчайший упрек! Бывало, уж место и время назначит, Придешь – и обманом опять озадачит. Тогда лишь встречались, когда караван В долине Мина свой раскидывал стан Дорогой на Мекку; камнями в том месте Велит Сатану побивать благочестье. Покинутый ею, утешься и вновь Вернуть не пытайся былую любовь. Смирись, позабудь о душевном недуге, Смирись, не ищи, где она и подруги. Любая из них – молодая краса - Как будто с усердием чтит небеса, Лукавые, будто стремятся к святыне, Как путник к воде в раскаленной пустыне. За искренность им прямотой воздаешь, А ежели лгут, так и ложью за ложь. Но все же я девушку, слывшую скрытной, Отправил к Рабаб со своей челобитной, Хоть верит любимая мне одному И в двери проникнуть не даст никому, Но девушка все же не зря ворковала: Рабаб от лица отвела покрывало.

* * *

Терзает душу память, сон гоня: Любимая сторонится меня, С тех пор как ей сказали: «Он далече И более с тобой не ищет встречи». Отворотясь, не обернулась вновь,- И увидал я щеку лишь и бровь. На празднике, с ним очутившись рядом, Она добычу прострелила взглядом И так сказала девушкам и женам, Как антилопы легкие, сложенным: «Он будет плакать и стенать, потом И упрекать начнет,- так отойдем!» И отошла девическая стая, Крутые бедра плавно колыхая. Как раз верблюды кончили свой бег, И караван улегся на ночлег. И было так, пока не возвестила Заря рассвет, и не ушли светила. Мне друг сказал: «Очнись, разумен будь! Уж день настал, пора пускаться в путь На север, там тебя томить не станут, Не будешь там в любви своей обманут». И ночь ушла, и наступил рассвет - И то была горчайшая из бед.

* * *

Долго ночь не редела, душой овладела тоска, Но послала Асма в утешенье ко мне ходока, От нее лишь одной принимаю упрек без упрека, Хоть и много любил и она не одна черноока. Но она улыбнется,- и я уж и этому рад, Счастлив, зубы увидя, нетающих градинок ряд. Но ходок, увидав, что еще не проснулся народ, Возвратился и стал колотушкой стучать у ворот. Он стучал и стучал, но из наших никто не проснулся. Надоело ему, и обратно к Асме он вернулся. И рассказывать стал, прибавляя того и сего: «Хоть не спали у них, я не мог достучаться его, Где-то скрылся, сказал – у него, мол, большие дела. Так и не дал ответа». Но тут она в ярость пришла. «Я Аллахом клянусь, я клянусь милосердным творцом Что до самого раджаба я не пущу его в дом!» Я сказал: «Это старая ссора, меня ты прости,- Но к сердцам от сердец подобают иные пути». Вот рука моя, в ней же и честь и богатство мое, А она: «Ты бы раньше, чудак, протянул мне ее!» Тут к ней сводня пришла,- а они на подобное чутки К

деловым разговорам умеют примешивать шутки. Голос тихий у них, если гневом красавица вспыхнет, Но становится громок, едва лишь девица затихнет. Говорок у распутницы вежливый, неторопливый, А сама она в платье паломницы благочестивой. И ее наконец успокоила хитрая сводня: «Все-то воля господня – сердиться не стоит сегодня».

* * *

В час утренний, от взоров не таим, Горел костер перед шатром твоим. Но кто всю ночь подкладывал алоэ, Чтоб он струил благоуханный дым?…

* * *

Я Зайнаб свою не склоняю на встречу ночную, Не смею невинность вести на дорогу дурную. Не так луговина в цветах, под дождем животворным, Когда еще зной не растрескал поверхность земную, Как Зайнаб мила, когда мне она на ухо шепчет: «Я мир заключила иль снова с тобою воюю?» В гостях мы не видимся – если ж тебя и увижу, Какой-нибудь, знаю, беды все равно не миную. Меня ты покинула, ищешь себе оправданья, Но я неповинен, тоскую один и ревную.

* * *

Убит я печалью, горчайших не знал я разлук. В груди моей буйствует сердца неистовый стук. Невольные слезы струятся, свидетели мук,- Так воду по каплям прорвавшийся точит бурдюк. Она уезжает, уж руки проворные слуг На гордых двугорбых дорожный навьючили вьюк. К щекам моим кровь прилила и отхлынула вдруг - Я знаю, навек отъезжает единственный друг.

* * *

О сердце, страстями бурлящий тайник! А юность меж тем отвратила свой лик. О сердце, ты властно влечешь меня к Хинд,- Ты, сердце, которым любить я привык. Сказал я – и слезы струились из глаз, Ах, слез моих не был исчерпан родник. «Коль Хинд охладела, забыла любовь, Когда наслажденьем был каждый наш миг,- Погибнет, клянусь, человеческий род, Всяк сущий на свете засохнет язык!»

* * *

Я эту ночь не спал, томим печалью. В бессоннице за ночь одну зачах. Любимое создание Аллаха, Люблю ее и гневной и в сердцах. В моей душе ее всех выше место, Хоть прячется изменница впотьмах Из-за того, что клеветник злосчастный Меня в коварных очернил речах. Но я молчу, ее несправедливость Терплю без слов, ее напрасен страх. Сама же связь оборвала, как люди Веревку рвут,- суди ее Аллах!

* * *

Мне говорят, что я люблю не всей душой, не всем собой, Мне говорят, что я блужу, едва умчит тебя верблюд. Так почему же скромно взор я отвращаю от всего, К чему, паломничая, льнет весь этот небрезгливый люд? Не налюбуется толпа на полоумного, из тех, Кого в мечетях и домах за ум и благочестье чтут. Уйдет он вечером, спеша грехи дневные с плеч свалить, А возвратится поутру, увязший пуще в ложь и блуд! От благочестия давно меня отторгнула любовь,- Любовь и ты – два часовых – очаг страстей моих блюдут.

* * *

Глаза мои, слезы мои, что вода из ведра! Трепещете, веки, от горести красны вы стали! Что с вами творится, лишь милая вспомнится вам! Мученья любви, как вы душу томить не устали! Хинд, если б вчера ты рассеяла горе мое, Когда б твои руки, о Хиид, мою грудь не терзали! И если могу я прощенье твое заслужить, Прости мне, хотя пред тобой я виновен едва ли. Скорее постыдно тебе надо мною мудрить - Приближусь едва, от меня поспешаешь подале. Обрадуй меня, подари мне подарок любви! Я верен тебе, как и был при счастливом начале.