Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

* * *

Сторонишься, Хинд, и поводы хочешь найти Для ссоры со мной. Не старайся же, нет их на деле. Чтоб нас разлучить, чтоб меня ты сочла недостойным, Коварные люди тебе небылицы напели. Как нищий стою, ожидая желанного дара, Но ты же сама мне достичь не дозволила цели. Ты – царская дочь, о, склонись к протянувшему руку! Я весь исстрадался, душа еле держится в теле. В свой ларчик заветный запри клевету и упреки, Не гневайся, вспомни всю искренность наших веселий. Когда ж наконец без обмана свиданье назначишь? Девичьи обманы отвратней нашептанных зелий. Сказала: «Свиданье – в ближайшую ночь полнолунья, Такими ночами охотники ловят газелей».

* * *

Велела

мне Нум передать: «Приди! Скоро ночь – и я жду!» Люблю, хоть сержусь на нее: мой гнев не похож на вражду. Послал я ответ: «Не могу»,- но листок получил от нее, Писала, что верит опять и забыла сомненье свое. Стремянному я приказал: «Отваги теперь наберись,- Лишь солнце зайдет, на мою вороную кобылу садись, Мой плащ забери и мой меч, которого славен закал, Смотри, чтоб не сведал никто, куда я в ночи ускакал! К Яджаджу, в долину Батха, мы с тобой полетим во весь дух, При звездах домчимся мы в Мугриб, до горной теснины Мамрух!» И встретились мы, и она улыбнулась, любовь затая, Как будто чуждалась меня, как будто виновен был я. Сказала: «Как верить ты мог красноречию клеветника? Ужели все беды мои – от злого его языка?» Нею ночь на подушке моей желтела руки ее хна, И уст ее влага была, как родник несмущенный, ясна.

* * *

Атика, меня не брани,- и так я несчастен. Ты снадобье лучше спроси для меня у врача. Я полон той ночью, с тобой проведенной в долине, Где славят Аллаха, в Нечистого камни меча. Пытаюсь я скрыть от людей свои тайные муки - Лишь умные видят, насколько их боль горяча. О добрая девушка, знатного племени отпрыск, За верность в любви награди своего рифмача.

* * *

Мой друг спросил: «Кому теперь ты раб? Ты полюбил Катул, сестру Рабаб?» Я отвечал: «Горю от страсти я, Как при жаре в песках гортань твоя!» Кого теперь я к Сурайе пошлю Поведать ей, как без нее скорблю? Меня разоблачила Умм Науфал, Влюбленного убила наповал. В дом к Сурайе, едва смягчился зной, Она пришла. «Здесь Омар твой, открой!» И полногрудых пять рабынь тотчас Под локти госпожу ведут, шепчась,- Так в божий храм, лишь позовет Аллах, Паломники спешат в святых местах. Прохладное хранит ее жилье: Как у священных статуй, стан ее, Перед которыми, склоняясь в прах, Творит молитву набожный монах. Со свежими щеками, с ясным лбом Невольницы красуются кругом. Меня спросили: «Правда ли, что к ней Питаешь страсть?» – «И до скончанья дней! Моя любовь,- сказал я,- глубока, Как бездна звезд над бездною песка!» Зарделась Сурайя – о, сладкий миг! И золотым стал золотистый лик. Она была, как белый солнца луч, Показывающийся из-за туч. Налюбоваться на нее нельзя - Так вьется змейка, по песку скользя! А ожерелий жемчуг и коралл… Кто, видя их, от страсти не сгорал!

* * *

Ты, отродясь умевший только врать, Упреки брось, советов зря не трать. Знай, для меня ничто – твои слова. Ушел бы ты хоть на год, хоть на два! Советуешь, а хочешь обмануть. Всех ненавидишь, – сгинь куда-нибудь! Ответить я могу на клеветы. Умею отвечать таким, как ты. Любовь – услада одиноких дней, Так не мешай искать отрады в ней. Оставь Рабаб, не смей корить ее - Она души прохладное питье. Клянусь Аллахом, господом моим,- А в клятвах я – клянусь – непогрешим, Меж смертными всех суш и всех морей, Со мной Рабаб всех ласковых щедрей. Меня среди паломников узнав, Решив, что я неверен и неправ, Отворотилась, плакать стала вновь, Но победила прежняя любовь. А я – не ты: чтоб распрю обуздать, Я правого умею оправдать.

* * *

Душа стеснена размышленьем о муке любовной, О страсти к тебе,- но уж поздно, любовь отошла! Когда б ты меня одарила, могло бы лекарство Мой дух исцелить – и тебе подобала б хвала! Одна ты виновна, что я, непокорный и дерзкий, С родными порвал, хоть и не было крепче узла. И

вот я оставлен, последнею близкою брошен, Опорою, мне никогда не желавшею зла. Я – путник, проливший последнюю жалкую воду, Когда его манит обманная марева мгла; Он жаждет воды, по за маревом гонится тщетно, Так я – за тобою, ты жаждой мне душу сожгла. Сувайла сказала, сама между тем на сорочку, На бледные щеки горячие слезы лила: «О, если бы Абу-ль-Хаттаб, не дождавшийся дара, Вновь начал охоту, стрелка бы я страстно ждала. Судьба возвратила б счастливые дни золотые, И нашу любовь не язвила б людская хула». Слова ее мне донесли – и всю ночь я метался, Как будто бы тело язвила мне вражья стрела. Сувайла! Не слаще прозрачная влага Евфрата Для сына пустыни, сожженного жаждой дотла, Чем губы твои, хоть и льну я к тебе издалека, Не веря, чтоб женщина верной в разлуке была.

* * *

Я в ней души не чаю – и томлюсь. И для нее любовь – нелегкий груз. Ей угождаю, если рассердилась, Она уважит, если рассержусь. Знать не хочу, что думают другие, Развеселится – я развеселюсь. Из-за меня она с семьей в разладе, Я для нее с родней порвал союз. Откажет мне в глотке воды прохладной, Когда томим я жаждой,- подчинюсь. Нет у нее оружья боевого, Но с ней сразись – и победит, клянусь!

* * *

Я жалуюсь, моя изныла грудь, Меня терзает страсть, не обессудь: Я в девушку влюблен, она живет В далекой Мекке, в доме рода Сод. Осталась в Мекке, длинен путь оттуда, Далеко Мекка от селенья Лудда. «Мой дом – твой дом»,- она не скажет мне, За страсть мою наказан я втройне. Твои слова хранить мой будет слух, Доколь не испущу свой бедный дух. Прощальный помню шепот в миг, когда Уже верблюжья звякнула узда. Из глаз исторглась бурная струя, Она сказала: «Пусть погибну я, Будь рядом всякий час, не позабудь - Увидимся опять когда-нибудь!»

* * *

О Абда. не забуду тебя никогда и нигде, Не изменится сердце ни в счастье своем, ни в беде, Не изгонит любви ни усердие клеветника, Ни разлука с тобой, далека ли ты или близка. От меня отвернулась? Другого успела найти? При любви настоящей – для новой закрыты пути. Я раскаялся,- если раскаянье примешь, Абда, То меня упрекнуть не захочешь уже никогда. Все желанья твои я исполню покорным слугой, А попросит другая, отказом отвечу другой. Упрекаю себя. Ты моих не желаешь услуг, И лишь сердце, как друг, разделяет со мною недуг. Лишь терпенье и стойкость – покоя вернейший залог, Где же взять мне терпеньж Мой разум уяее изнемог! Абда, белая ликом, любого ты сводишь с ума, Всех разумных и умных, но холодом дышишь сама. На рассвете выходишь, куда-то торопишь шаги,- А шаги у тебя не длиннее овечьей ноги… Не забыть этот день, не забыть, как сказала она Четырем горделивым подругам, чья кожа нежна: «Не пойму, почему холоднее он день ото дня,- Иль другую нашел? Иль обиду таит на меня?»

* * *

Такие слова мне послала подруга моя: «Мне все рассказали, о чем не ждала и намека: Что ты,- говорят,- изменил и покинул Рабаб. Мой друг дорогой, заслужил ты за дело упрека! Ты бросил Рабаб, ты Суди теперь полюбил, Все клятвы свои растерял во мгновение ока. Нет, жизнью клянусь,- я утешусь, другого найду, Пускай нечестивца любви обольщает морока,- А я из тех женщин, которых, как видно, прельстить Умеешь обманом,- и вот дожила я до срока. Вдобавок, ни слова не молвив, ты бросил меня, Я вижу – ты лжец, а на свете нет хуже порока. Где шепот ночной, уверенья и клятвы твои? Все вышло навыворот, близкое стало далеко. Ты клялся Рабаб, что ее полюбил навсегда,- И что же? Отринул, покинул – и я одинока! О брат мой! Ты втайне готовил измену свою, Все знал наперед, поступил ты с любимой жестоко. О, если ты снова захочешь свиданья со мной,- Будь проклята я, коль не стану умней от урока! Пожалуй, нашептывай клятвы, потом нарушай - Для женского сердца от них – ни отрады, ни прока».