Архипелаг двух морей
Шрифт:
Гагачий пух - лучший в мире теплоизоляционный материал. У него почти нет веса, один объем. Чтобы очистить ком пуха от мусора, его бросают на растянутую рыболовную сеть и бьют, палкой, при этом даже на ветру пух не разлетается, так сильно он наэлектризован. Под дождем пух не намокает. Все сказанное относится к «живому» пуху, взятому из гнезда, куда его положила сама гага, нащипав на собственной груди. «Мертвый» пух, надерганный с убитой птицы, по своим качествам немногим превосходит обычную вату.
М. М. Геденштром записал в свое время, что «близ берегов Ледовитого моря по озерам и речкам находят летом величайшие стада гусей, лебедей и уток... В июле месяце, во время линянья их, ловят их тысячами и кладут в сделанные в земле ямы...» Ловили линных
...Во второй половине дня мы вышли на мыс Конус. Если бы этот мыс перенести на Южный берег Крыма, слава «Ласточкиного гнезда» померкла бы безвозвратно. Когда-то по вертикальной тектонической трещине в земной коре внедрилась из глубин магма, да так и застыла в виде гигантской пластины габбро-диабаза - крепчайшей магматической породы. При выветривании окружающие ее породы разрушились, а пластина высотой с двенадцатиэтажный дом стоит строго вертикально, вдаваясь в море и образуя самое острие мыса. Она еще не потеряла связи с берегом, еще сохранилась перемычка шириной всего в несколько шагов. От острова в сторону моря скала по крутой траектории вздымается вверх, как монумент Покорителям космоса, что возле ВДНХ. На «спине» скалы сохранился почвенно-растительный покров. Рядом с «конусом», словно часовой, стоит «кигилях» - узкий, кривой, зазубренный останец, напоминающий старый осколок авиабомбы. Поверхность останца покрыта бурой железистой коркой, что усугубляет сходство с осколком.
Кигиляхи - "каменные люди"
Мы осторожно перешли перемычку и двинулись к вершине, стараясь смотреть только вперед, так как справа и слева совсем рядом были отвесные обрывы. На хребте гнездились бургомистры - самые крупные чайки этих мест. Их пестро-серые громадные птенцы, настолько глупые, что почти не испытывали к нам страха, кучей толпились на узком пространстве хребта. Матери хватали их клювом за шею и пытались нести куда-то, но тут же роняли обратно, не в силах удержать такую тяжесть.
– Интересно, - сказал я, - как все-таки каждая из них узнает своего птенца?
– А так же, как вы узнаете свою дочку, когда приходите за ней в детский сад, - сказал Леонид.
– Так же, как вы узнаете дочку и на пляже, когда дети голые.
Там, где были гнезда, птицы так унавозили скудную почву, что выросла зеленая травка. По мере нашего подъема толпа птенцов пассивно отступала вверх к краю площадки, где скала была голой, а дальше шел стометровый обрыв. Плотный, упругий ветер заставлял птенцов пригибаться к земле. Взрослые чайки с криком висели над самыми нашими головами. Видя, что отступать птенцам больше некуда, мы остановились, не дойдя несколько шагов до вершины. В душе я обрадовался этому: самому тоже было страшновато. Далеко внизу лежало море, и волны казались неподвижными, как при взгляде с самолета. Наш вездеход, стоявший на берегу, был отсюда похож на игрушечный танк. Вниз мы сошли быстро. Оглянувшись назад, я увидел, как чайки, успокаиваясь, подлетали каждая к своему птенцу.
Вечером, когда мы ставили палатку, туча птиц у базара на фоне заката напоминала рой комаров.
...С Бельковского нас должен увезти Ан-2, который работал в Темпе с другой экспедицией. По рации нам сообщили необходимые параметры, и в течение двух суток мы готовили посадочную площадку на галечном пляже мыса
Пока самолет летел, мы решили еще немножечко укатать площадку вездеходом. Двигатель вездехода, проработавший безотказно весь сезон, заглох как раз на середине полосы. Двигатель не заводился ни стартером, ни заводной ручкой, Откатить вездеход руками мы не могли, это не «Жигули». Радиосвязи с бортом самолета, чтобы объяснить пилотам ситуацию, у нас не было - не договорились заранее, так как лететь от Темпа всего минут двадцать.
Ан-2 ходил кругами, едва не срывая шапки с наших голов. Через стекло кабины было хорошо видно лицо командира. Он то показывал на вездеход, то крутил пальцем около своего виска, а потом произнес монолог на целых два круга. По жестикуляции мы поняли все дословно.
К завтрашнему дню мы сделали новую полосу, под углом к первой.
Вершина лета
Вершина лета
Июль в то лето был феноменально жарким. На курортах Крыма и Черноморского побережья Кавказа были случаи гибели отдыхающих от солнечного удара. По «Маяку» каждый день рассказывали о героизме, проявляемом населением в борьбе с лесными пожарами. Даже в дачной местности под Ленинградом и Москвой милиция не пускала в лес за ягодами, и над дорогами патрулировали вертолеты.
Двадцать восьмое июля: Темп - Чокурдах - Темп
28 июля, в субботу, я прилетел из Темпа в Чокурдах, предполагая провести здесь неделю: подвести итоги выполнения плана за месяц и закончить одну интересную для меня срочную статью. Чокурдах не дом, но все-таки ближе к дому. Здесь письма, баня, свежие газеты, здесь почти все мои геологические книги, привезенные из Ленинграда.
Трап к нашему самолету не подкатывали, я спрыгнул на бетон и с удовольствием ощутил его твердую и ровную поверхность (ноги уже успели приспособиться к кочкам тундры и к расползающейся под сапогами гальке Темпа). Над Чокурдахом висел сладкий, с привкусом дыма аромат лиственничного леса, принесенный из южных районов Якутии. Горячий ветер дул ровно, без порывов и спадов. Несколько комаров охотно впились в мою шею, и это тоже было забытое ощущение. Я бросил свои вещи в вездеход, а сам, чтобы не глотать пыль, пошел к базе пешком прямо через тундру.
В балке меня ждала пачка писем. Я разложил письма на кучки, по адресатам, потом каждую кучку - в хронологической последовательности (очевидно, такая привычка свойственна многим, кто часто и подолгу бывает в отъезде), затем бегло просмотрел два-три письма, чтобы убедиться, что все более или менее в порядке, и пошел в баню, оставив на потом удовольствие перечитать внимательно все письма: это, пожалуй, одна из самых ярких радостей жизни в экспедиции. Человек, не получающий в поле писем, вызывает у меня наибольшую жалость.
Когда прилетаешь из Ленинграда, наша чокурдахская баня, сделанная в утепленной каркасной палатке, где нельзя встать во весь рост и нет предбанника (одеваешься либо в самой бане, обливаясь потом, либо на свежем воздухе, где на тебя бросаются миллионы комаров), кажется ужасной. А после поля помыться в такой бане очень приятно: мыло, горячая вода и даже несколько булыжников, нагревающихся на железной печке...
Сразу из бани я пришел в радиорубку на вечернюю связь. Радист заканчивал ужин. В столовую он не ходил, будучи по натуре некоммуникабельным, и в этом своем качестве дошел до того, что один пилил дрова двуручной пилой. И ничего, приноровился. Под койкой лежал феноменально ленивый пес Лебедь, одетый в пыльную белую шубу. Я бросил кусочек хлеба. Лебедь попробовал дотянуться не вставая, но не достал и снова закрыл глаза. Если бы достал, может, и съел бы.