Аристократия духа
Шрифт:
– Вам нездоровится?
– вежливо спросил он.
Она посмотрела на него и ничего не ответила, присев на скамью. Энселм опустился рядом. На несколько минут воцарилось молчание, Кейтон, однако, не тяготился им. Он привык к тишине, любил тишину и вскоре странно забыл о своей спутнице. Прохлада ночи остудила его воспалённый ум, он чуть успокоился и погрузился в размышления.
Хоть он и сказал тётке, что его уродство сильно усложнит выбор невесты, его озлобило то, что его унизили на её глазах. Новое унижение особенно разозлило его тем, что он ничем его не заслужил. Но он прощал неловкость милорда Комптона, совершенную ненароком, но явное пренебрежение мисс Вейзи простить не мог. Он оказался прав, но предпочёл бы, что и говорить, её правоту. Поведение девицы было не просто оскорбительным для него, оно было нестерпимо невежливым по отношению к его сиятельству и дерзким по отношению к леди Кейтон. Но почему? Просто глупа? Он всегда понимал, что полюбить его никакая девица в здравом уме не сможет, но столь явного пренебрежения не ожидал. Тем более, что не был ни дерзок, ни навязчив. Он ждал, что с ним будут учтивы и обходительны, как мисс Хилл и Ренны, и если и будут шокированы его уродством - всё же не покажут этого. И, в общем-то, всё так и было. Все были тактичны, корректны, холодны и равнодушны. Некоторым, и он видел это, было плевать на то, как он выглядит, иные вообще никого не замечали, кроме самих себя, иные - если и готовы были позубоскалить на его счёт, то вежливо откладывали это намерение до иных времен. Он понял, что не будь мисс Вейзи столь хороша, он бы воспринял её поведение просто как лишенное такта. Но сейчас ощущал в груди шевелящуюся змею, медленно поднимающую голову и сворачивавшуюся кольцами. Боль и ярость не демонстрируют своих язв, унижение не пересчитывает обид, а просто кусает в ответ.
– Не пугайте меня, мистер Кейтон...
– Что? Вы замерзли?
– Голос мисс Эбигейл словно разбудил его.
– О чём вы сейчас думали?
Он с удивлением взглянул на неё, встретил твердый осмысленный взгляд, странно напомнивший ему только недавно виденный взгляд Остина Роуэна, но пожал плечами.
– Так, о пустяках...
– Выкиньте эти пустяки из головы.
– Голос её звучал ниже обычного, сумрачно и странно глухо, - особенно последний пустяк.
Он недоуменно смерил мисс Сомервилл глазами, нервно усмехнулся, снова отметив проступившую на этом балу удивительную красоту девицы. В гостиной Ренна он заметил, что она привлекательна, на пикнике тоже обратил внимание на стройность её фигуры, грацию и изысканность. Сегодня, в свете, льющемся на балкон из музыкального зала, лицо мисс Эбигейл приобрело завораживающие очертания, слоновая кость и платина, подумал он, невозможное сочетание прихотливости орхидеи и лаконизма асфодели, отблеск лиловых лент был почему-то парчовый, тускло искристый, словно старинная бронза. И достанется же кому-то такое...
Он грустно улыбнулся, почувствовал горечь на губах и саднящий вкус во рту.
– У меня в голове так много пустяков, мисс Сомервилл, что выкини сотню - меньше не станет...
Лицо девушки омрачилось.
– Что с вами было, когда вы стояли у главного входа? У вас было страшное лицо.
Он понял её, но намеренно сделал вид, что не понимает.
– Что делать, мисс Сомервилл? Не всем Бог дал такую сияющую красоту, коей столь щедро одарены вы. Кому-то приходится нести бремя безобразия. Клянусь вам, я не виноват, таким уж уродом уродился, не сердитесь на меня...
Было заметно, что его слова раздражили её, но тем мягче прозвучал голос.
– Мистер Кейтон, у меня нет права... Но, Бога ради, будьте осторожны. Мне показалось... чтобы вы там не декларировали... Мне кажется, что вы...
– ...что я?
– Что вы - добрый человек, и вы не станете... Но у вас было очень недоброе лицо.
Кейтон растерялся, но снова усмехнулся.
– Вы, мисс Эбигейл, первый человек, кто назвал меня добрым. Но, боюсь, вы не правы.
– Вы можете оспаривать это, но мистер Ренн говорил, что вы весьма умны. Если доброта не удержит вас, пусть ум подскажет, что есть обстоятельства настолько ничтожные, что можно лишь рассмеяться...
– "Не может быть ничтожным то, что больно мне..." Кажется, это Публий Сир, мисс Сомервилл. Видите, я нетвердо помню автора, но саму цитату запомнил со времен стародавних. He jests at scars that never felt a wound . Мы запоминаем то, что имеет форму изгибов и извивов нашей души, что отвечает её искажениям, уродствам и прихотям...
– Извращения и искривления души часто коверкают смысл слов и портят жизнь, мистер Кейтон.
Он ответил, не задумываясь, слова сами сорвались с языка.
– Было бы, что портить, мисс Сомервилл.
– Но тут же умолк.
Она вздохнула и перевела разговор.
– Взгляните, какая луна сегодня. Вы же говорили, что искусство поэзии наиболее полно проявляется лишь в полнолуние. Вы подвержены влиянию лунных лучей.
Кейтон удивился, что она запомнила его болтовню на пикнике и не менее удивился её уверенному утверждению.
– Заметно?
Она пожала плечами.
– Да. В вас что-то... неуловимое. Как в отражении луны на воде.
Кейтон сожалел, что невольно допустил, чтобы она увидела его злость и обиду, и теперь постарался отвлечь её от этих мыслей. Да и сам был рад отвлечься от них. Он глубоко вздохнул и улыбнулся.
– Да, обычно в полнолуние я подлинно ощущаю прилив сил, и как деревянная палочка с натянутым конским волосом, сжатая пальцами Паганини, превращается в скрипичный смычок, так и меня лучи луны делают из нежити - эоловой арфой, певцом лунных шалостей и тёмного её величия... Но иногда и луна не властна рассеять тоску... или скорее, - торопливо поправился он, - скуку.
– Посмотрите, как она сегодня прекрасна, ярче всех фонарей...
Кейтон улыбнулся.
– Ярок, зловещ и порочен лунный диск в небе.
Луна - божество ночи, думать иначе - ересь.
И зажигают втуне огни, едва вечереет.
Жечь фонари в полнолунье - что может быть глупее?
Я, как раб, подчиняюсь влиянью лучей дивных.
Покорный, я сочиняю глупые лунные гимны,
но знаю - завтра, к полудню, руки мои обессилят,
сожмёт виски, и будет боль моя невыносимой...
Она долго смотрела на его лицо, колдовски преображенное лунным светом. Он показался ей грустным, неприкаянным и утомлённым, но при этом был страшно далёк и отстранён, витал в каких-то своих, то поэтичных, то пугающих мыслях. Мефистофель был умён, зол и очень талантлив. И очень несчастнен.
– Вы, правда, никогда не занимались чёрной магией? В вас что-то колдовское.
– Я скорее монах-отшельник, - грустно усмехнулся он.
– Впрочем, это близко, - обронил он, глядя на полную луну, - подумайте, века сменяли века, короли обретали и теряли престолы, шли войны, простой люд следил за временами года, а монахи собирали мудрость слов. В тусклом свете ночных свечей и в лучах солнца они монотонно копировали труды Платона, Аристотеля, Пифагора, Авиценны, сотен историков и философов. Постепенно в их трудах создавалась картина мироздания, вселенская иерархия. Порядок вещей описывался в виде цепи, спускающейся с основания Трона Господня к земной тверди. Вверху располагались иерархии ангелов, существ, обладавших ясностью мышления, управлявших движениями небес. Под ангельскими сферами был человек, с ангельской способностью мыслить, но вобравший в себя и все низменное и животное... Ниже располагались животные, ещё ниже - живые существа, которым недоставало чувств, например, устрицы. Далее шли овощи, наполненные жизненной силой и растущие, но неподвижные и бесчувственные. Самую нижнюю ступеньку иерархии занимали камни. Любой предмет обладал особыми атрибутами и все было связано друг с другом... И если нарушалась какая-либо часть хрупкого баланса, страдало все мироздание. Хаос - гаснущее солнце, кипящие океаны, голод, чума - мог в любой момент разрушить гармонию, ибо совсем рядом, на дальнем конце великой цепи в противовес Богу находится Сатана, воплощение разрушения, зла и тьмы.
Она слушала его спокойно, временами пытаясь заглянуть в глаза, но он не замечал этого.
– В этом смысле, колдуны - угроза упорядоченному бытию, мисс Сомервилл. Они властолюбивые люди, обладавшие разумом и любопытством. Они искажали мироздание, ибо изменяли облик предметов, создавали иллюзии, воскрешали умерших и заглядывали в будущее. Разумеется, Сатана оказывался союзником любого, кто хотел нанести ущерб сотворенному миру. Но он - убийца искони, и колдуны, подобно погрязшему в пороках Фаусту, платили душой за обладание могущественными силами... А я... я просто жалкий книжник.