Аристократия духа
Шрифт:
Райс был удивлён вялой миной Камэрона. Он ожидал или бурного возмущения, или резкой отповеди, или уж униженных просьб, - но не такого.
– Она будет у Беркли?
– Да, ты же слышал, её на первые танцы ангажировал наш друг Кейтон. Но ничего не помешает тебе приволокнуться за ней после. Она будет и у Тираллов, и у Блэквуд. Она сама - родня леди Блэквуд, и соответственно - в родстве с Дарлингтонами, Беркли и Ричмондами.
Мистер Райс метнул взгляд на дружка. Улыбки на его лице уже не было. Сказанное несколько меняло дело. Подумай, а уж потом совершай необдуманный шаг. Он понял, почему столь сдержан был и его дружок Камэрон. Связываться с такими людьми было опасно.
– Сколько за ней дают?
– Пятьдесят.
– Недурно. Ладно, попробую поухаживать.
– Попробуй.
– Тон мистера Камэрона был по-прежнему насмешливо элегичен, тая в себе оттенок легкой саркастичности.
...Именно эта насмешка, столь явно проскользнувшая в словах дружка, насторожила мистера Райса и заставила его на досуге, коего было сколько угодно, осмотрительно навести справки. И то, что удалось разузнать, не вдохновило. Если репутация многих по сути была устоявшейся сплетней, то реноме мисс Сомервилл лежало вне сплетен. Знакомые Клиффорда выражали восхищение безупречным воспитанием, умом и красотой девицы. Некоторые ставили ум мисс Сомервилл на первое место, ещё двое упомянули о знании трех языков - немецкого, французского и итальянского, трое сказали про талант художницы. Строгую добродетель девицы отмечали все.
Легкой победы ждать не приходилось, понял мистер Райс. Волокитство в таком случае славы не прибавит. Get a name to rise early, and you may lie all day, но репутации победителя женских сердец афронт у добродетельной красотки вредит безмерно. Глупо и затеваться. Теперь Райс понял язвительный сарказм Камэрона.
Но раз так, чёрт возьми, чем же заняться? Неужели последние дни свободы пройдут серо и буднично? Может, пощекотать нервы за вистом в клубе? Или все же приволокнуться за мисс Вейзи? Девица, Райс не лгал, совсем не понравилась ему, но если амброзия недоступна, почему бы не полакомиться свежим ростбифом? Однако, нет ли и там высокородной родни? Он лениво навёл справки в клубе и остался доволен услышанным. О девице много судачили, но никто не упомянул ни о строгом нраве, ни об уме. Это было хорошо. Кроме опекуна, джентльмена со странностями, если не сказать хуже, никто не был заинтересован в судьбе мисс Вейзи. И это было хорошо. Райс, покинув клуб, вышел на улицу и кликнул экипаж. По пути размышлял и строил планы. Неожиданно велел остановиться у таверны.
Захотелось выпить.
Между огромными бочками, в проходе, освещаемом газовыми рожками стальной люстры, располагались столики, на которых стояли плетенки с печеньем и солеными сухариками, тарелки с галетами и сэндвичами, на вид пресными, но внутри полными горчицы. Райс спустился по ступенькам и вошел в длинную, коричневую залу. Перегородки в половину человеческого роста разбивали ее на отделения, напоминавшие конюшенные стойла и уходившие в самые недра заведения, уставленные бочками с выжженными каленым железом клеймами. В самом широком месте залы располагалась стойка, над которой возвышались огромные пивные насосы, рядом с ними громоздились копченые окорока цвета старинной скрипки, омары, маринованная макрель в колечках лука и кружках сырой моркови, ломтики лимона, букетики из тимьяна и лавра, можжевеловые ягоды и горошины перца в мутном соусе.
Неожиданно Райс увидел Кейтона.
Сам Энселм оказался в этом хранилище крепких вин случайно, заинтересовавшись вывеской, и, войдя, ощутил себя порабощённым густым винным запахом. Он любовался шеренгой портвейнов - на вкус терпких или мягких, на цвет бордовых или малиновых, хвалящихся перечислением своих достоинств: "old port, light delicate", "cockburn's very fine", "magnificent old Regina". В углу теснились бутылки с различными типами марочного испанского хереса, то приобретавшим цвет топаза, то становившимся бесцветным или дымчатым, сухим или сладким: "san lucar", "pasto", "pale dry", "oloroso", "amontilla" ... Потом увидел на верхней полке пузатую тёмно-зелёную бутылку бенедиктина, форма которой настраивала его на мелодию томную и смутно-мистическую... Она напоминала ему нечто средневековое своим монастырским брюшком, пергаментным капюшоном и красным восковым гербом с тремя серебряными митрами на синем поле. Горлышко, запечатанное, как папская булла, свинцовой печатью, манило припасть к нему губами и упиться амброзией шафранного цвета, от коей исходило благоухание иссопа и дягиля, слегка приправленное йодом, бромом и мятной сладостью морских водорослей, а пожелтевшая от времени этикетка, которая по-латински звучно гласила: "Liquor Monachorum Benedictinorum Abbatiae Fiscanensis", очаровала его...
Энселм заказал его. С виду букет был чистым, девственным, невинным, однако обжигал губы спиртовым пламенем, и легкая капля порочности, смешиваясь с неповрежденным благочестием, томила нёбо. Он, в легком опьянении, представил себе бенедиктинцев из аббатства Фекана. Кейтон хотел думать, что они и ныне, точно в средние века, выращивают лекарственные травы, следят за бульканьем настоев в причудливых ретортах и получают в своих колбах чудодейственные эликсиры...
Теперь, облокотившись на столик, Кейтон дегустировал стакан амонтильядо, но ощутил, что в этом сухом белом вине вдруг исчезла мягкая и душистая сладость и проступила мучительная, болезненная пряность. Потом подумал, что глупо пробовать сухое вино после ликёра - нёбо уже пропиталось элексиром Феканы и не чувствовало ничего иного... Но третий глоток принес с собой постижение вкуса, оно проступило сладкой истомой и напряжением плоти....
Он представил, что он в Греции, и даже мысленно нарисовал себе одежды из багряного шелка и лавровый винок на голову. Двоящимся взглядом смотрел на винные бочонки и видел, как из давильных жерновов, точно из разверзнутых недр, хлещет пенною бурей золотистый первенец Цереры... Вакховой мерою, дерзостной, безмерною, в кратеры пантикапейские в колхидские пелики лилось и пенилось вино фалернское... Перед глазами плыла бархатистая нежность руки арфистки, жажда губ раскаленных томила льдистой прохладой, в танце исступленных менад проступала какая-то непостижимая пьяная истина... Потом в апулийские псиктеры, в канфары гнафийские струилось искристое вино ситтийское...Ладони его ласкал плод лозы розовой, землистой осыпи, роскошь венценосная опаловой россыпи, небесной амброзии росная свежесть, - он был сейчас Цезарем, наблюдавшим, как в ритоны родосские, в лаконские гидрии стекало гибельное вино хиосское...
...Кейтон наслаждался и не был рад Райсу, ибо не любил делить свои наслаждения ни с кем. Однако мистеру Райсу было плевать на чувства Энселма. Но не на все. Кое что в Кейтоне сегодня удивило Клиффорда. Он знал его страстность и любовные излишества. И чтобы такой человек не воспылал страстью к мисс Сомервилл? Этого не могло быть. Подлинно ли он равнодушен к красотке Эбигейл, как пытался показать в парке? Кейтон был немного пьян, и самое время было поинтересоваться этим.
– Джентльмен пьет либо от отчаяния, либо от безнадежности, Кейтон.
Тот пожал плечами.
– Кому не на что надеяться, тому не в чем и отчаиваться, дорогой Клиффорд. В падении в пьяные бездны - не страшен ни сам полёт, ни неизбежность встречи с дном, ведь бездна - это по определению нечто без дна... Впрочем, Авиценна относил вино к разряду лекарств. Но это не так. В вине душа возвращается в платоновский мир первообразов, в блаженное бестелесное состояние, и сквозь бутылку, полную амонтильядо, мир выглядит не просто совершенно иначе, чем сквозь пустую, но и просто - выглядит совершенным... Явь - это иллюзия, вызываемая отсутствием вина. Если трезво взглянуть на жизнь, хочется напиться, но напившись - как избежать спасения от отрезвления?
– Чёрт, до чего же ты красноречив....
Тот усмехнулся, сам он просто болтал, не заботясь ни о смысле, ни о значении сказанного.
– Красивые слова нередко служат костылями хромым мыслям, Клиффорд.
Мисер Райс наконец бесцеремонно прервал пьяную болтовню мистера Кейтона.
– Так, стало быть, ты пьёшь от безделья... А я думал, красотка Эбигейл жестока к тебе...
Кейтон посмотрел в стакан и опустошил его.
– Филдинг был прав, говоря, что мужчина больше всего подходит для женского общества, когда его ум начинает туманится от вина.
– Он еще говорил отчетливо, но глаза были затуманены.
– Но мисс Соммервилл не показалась мне жестокой. Она... милая. Назвала меня добрым человеком и полагает, что великая любовь может быть вызвана только великими достоинствами... наверное, она права. Не удивлюсь, что права... Именно поэтому мир так беден нынче любовью: в нём ведь почти не осталось достойных людей...