Арлекин
Шрифт:
–Я не знаю, что было с Колебателем, - сказал Натаниэл, - но скажите, что мне делать, и я сделаю.
–Если бы большинство из нас были так же покорны, дело бы пошло быстрее, - заметил Ашер. Это заставило меня улыбнуться, хоть моя улыбка и утонула в кружевах рубашки Жан-Клода.
–Ты не один из нас, - сказал Ричард, и его голос был полон злобы.
–Мы должны объединиться, Ричард, или мы сегодня проиграем, - сказал ему Жан-Клод.
–Он не ваш подвластный зверь и не ваш слуга. Я не обязан с ним объединяться.
Ашер начал было отстраняться от Натаниэла, но тот удержал его.
–Не уходи.
–Позволь мне уйти, малыш. Волк прав, я не ваш возлюбленный.
– Его голос был пропитан печалью,
–Наша уверенность не распространяется за пределы наших триумвиратов, - заметил Жан-Клод.
–Даже наш волк тонет. Как можем мы защитить остальных, если не можем помочь даже себе?
– Его голос был эхом голоса Ашера, полного горечи, что даже мое горло сжалось, и я подумала, что задохнусь от слез.
–Боритесь, черт вам побери!
– Клаудия стояла у края сцены. Она боролась со своим лицом. Ее эмоции настолько четко на нем выступали, смесь боли с чем-то еще.
– Боритесь за нас! Только не смейте сдаваться и предлагать этой суке вырвать вам глотку.
Мальком подошел и встал с другой стороны от Ричарда.
–Боритесь за нас, за Жан-Клода. Боритесь за Аниту.
– Он смотрел прямо на Ричарда. Ричард поднял на него взгляд, казавшийся странным из-под кожаной маски. Он не ощущал себя комфортно в этой кожаной сбруе, он выглядел ровно так, как себя чувствовал. Он прятался за этой маской. Все остальные стояли там, лицом к лицу с врагом. Только плохие ребята и Ричард скрывали свои лица от мира. Мальком взял его за плечо.
–Боритесь за нас, Ульфрик. Не позволяйте своим страхам и сомнениям убить нас всех.
–Я думал, что вы, как никто, поймете, почему я не хочу быть связанным с ними, когда они будут вызывать всю эту силу.
–Я чувствовал то же, что Анита и ее триумвират. Это была дружба, любовь, настолько чистые, каких я никогда не встречал. Я начал понимать, что ardeur драгоценный камень с множеством граней, который нужно осветить, чтобы он начал сиять, Ульфрик.
–Что, черт возьми, это значит?
– спросил Ричард, и его голос был надломленным и сердитым. Он оттолкнул руку Малькома подальше и посмотрел на Дамиана.
– Ты выдерживал нечто гораздо хуже этого, не так ли?
Дамиан только посмотрел на него в ответ.
–Чтобы достичь результата я должен вынести самое ужасное. Я не могу на это пойти. Я не могу.
– Он посмотрел на меня.
– Мне жаль, что я не могу согласиться на это.
–Что ты думаешь, мы тут собираемся сделать, Ричард?
– спросила я.
–То же, что и всегда, трахнуться.
–Не секс она предложила моей Пастве, дружбу.
–Но этим дело не ограничится, никогда не ограничивалось, - ответил Ричард. Он посмотрел на Малькома и сказал:
–Простите, что я сказал то, что вы сами никогда бы не сказали.
Мальком кивнул.
–Вы правы, - кивнул он еще раз, - вы абсолютно правы. Я очень стоек в своей морали и точно знаю ее границы. Это так же бесспорно, как и то, что я был несправедлив к Жан-Клоду. Я наговорил очень много неприятных вещей Аните, называл ее шлюхой и ведьмой. я утверждал, что люди Жан-Клода гораздо хуже моих, но это не помогло мне их защитить.
Ричард кивнул.
–Я знаю. Анита спасла мою мать и брата, спасла их жизни, но для этого ей пришлось сделать ужасные вещи. Вещи, которые я и по сей день считаю безнравственными и несправедливыми, и я должен жить с осознанием того, что если бы я был там, то мог бы вмешаться и не дать Аните замучить того человека. Я не дал бы ей его пытать и убить. Я отстаивал бы свои моральные принципы до последнего, и моя мать и брат, Дэниел, оба были бы мертвы.
– Слезы блестели на гладкой коже его маски.
– Я обычно очень держался за свою мораль. Даже Райне не удалось заставить меня от нее от казаться. Зато она сделала меня более покорным. Только Анита и Жан-Клод заставляют меня постоянно сомневаться в моих принципах.
Я немного отстранилась от Жан-Клода, не разрывая объятий, потому что боялась его отпускать. Если сомнения были настолько велики даже при нашем прикосновении, то мне сложно было представить, каковы они были без него. Скорее всего мы все просто погибли бы.
–Мой крест все еще помогает мне, Ричард. Он все еще светится, как любой освященный предмет. Бог не оставил меня.
–Но должен был бы, - заметил Ричард.
– Он должен был тебя покинуть, как ты не понимаешь? Если то, во что ты веришь, является верным, то крест не должен тебя оберегать. Ты нарушила столько заповедей. Ты убивала, пытала, растлевала, но крест все еще защищает тебя. Я не могу этого понять.
–Ты хочешь сказать, что я зло, потому Бог должен был бы отвернуться от меня?
Даже на той малой части его лица, которую я могла видеть, я видела следы глубокой эмоциональной борьбы и слезы.
Он кивнул.
–Да, именно это я и пытался сказать.
Я всматривалась в него и понимала, что это только частично вампирские штучки, понимала, что Коломбина скорее всего использовала изначально то, что сидело в каждм из нас. Какая-то часть Ричарда свято верила в то, что он говорил.
–Ma petite…
–Нет, - прервала я, - это неправильно.
– В моей груди открылась рана, но не теплая и кровоточащая, а ледяная. Будто часть меня признала происходящее, но не желала чувствовать, понимать, принимать.
– Возможно, все дело в том, что Бог - не полиция нравов, Ричард. Иногда мне кажется, что христиане слишком одержимы сексуальными аспектами, ведь легче думать о сексе, чем спросить себя, зачем живешь? Будто бы пока ты не спишь с множеством людей, ты по умолчанию приносишь пользу. Ведь это так легко. Легко думать, что раз не трахаешь никого, ты хороший. Так проще быть жестоким, потому что пока ты в этом не участвуешь, ты вроде как чист. Ведь именно так ты и представляешь себе служение Богу? Он ведь всего лишь полиция нравов для тебя и Малькома? Или все дело в сексе, которого проще сторониться, чем им заниматься, проще жить по заповеди «возлюби ближнего своего, как самого себя» да? В некоторые дни мне кажется, что мое желание позаботиться обо всех, кто меня окружает, вот-вот сведет меня с ума. Но я все равно стараюсь с этим справиться. Я прилагаю все усилия, чтобы помочь каждому, кто хоть сколько-то причастен к моей жизни, день ото дня. Ты можешь сказать то же самое о себе, Ричард? Ты стараешься позаботиться обо всех, кто участвует в твоей чертовой жизни каждый день?
–Ты пытаешься найти в этом списке себя и Жан-Клода?
– спросил он голосом, настолько тихим от переполнявших его эмоций, что он казался пустым.
–А разве нас нет в этом списке?
– спросила я. Я почувствовала, как слезы наполняют мое горло, горячей волной застилают глаза. Я не расплачусь при нем.
Эти по-настоящему карие глаза уставились на меня. Я успела разглядеть в них боль, прежде, чем он сказал:
–Нет, вас в нем нет.
Я кивнула, слишком поспешно, чем надо было бы. Я старалась проглотить слезы. Мне казалось, что я вот-вот задохнусь в них. Я дважды прокашлялась, ощущая, как обдираю глотку. Мне хотелось бросить ему в лицо: «тогда что ты делал в моей постели прошлой ночью? Почему пришел спать со мной, Микой и Натаниэлом? Почему ты трахался со мной сегодня? Ведь я не в списке дорогих тебе людей…» Но я проглотила эти слова, потому что в них было слишком много вопросов. А у него был один ответ на все, что бы я ни сказала, или же он просто страдал бы из-за этих слов. Или же мне просто самой не хотелось услышать его ответ. Мне больше не хотелось слышать от него какие либо объяснения. Я больше не обязана была наблюдать, как он страдает под гнетом своей морали. Да будет так.