Арлекин
Шрифт:
Я должна была быть хотя бы взволнована, но я стояла в круге, без оружия, и не волновалась. Это было что-то вроде той эйфории, которая охватывает вас перед операцией, когда наркоз только-только начинает действовать, и вас будто уносит на теплых волнах. Часть меня помнила о том, что за этим ощущением следует море боли. Но эту мысль унесло в даль теплым спокойствием
–Ты напала на толпу в качестве демонстрации силы, - заметил Жан-Клод тем голосом, который обычно заставлял меня вздрогнуть, но сейчас никак на меня не подействовал. Будто бы неосознанно он защищал нас, своих людей, от эффекта своего голоса.
Она рассмеялась, но ее смех был нисколько не осязаемым, как смех Жан-Клода или Ашера. Даже через густой обезболивающий туман, сотканный вокруг
Ее смех умер резко на темно-алых губах. Она уставилась на нас глазами, серыми и обреченными, как сама смерть.
–О нет, Жан-Клод, это не было демонстрацией силы, хотя я должна признать, что недооценила тебя и твою слугу. Если мне удастся ее подчинить, то у меня будет достаточно силы, чтобы победить тебя.
–И что же дальше?
– спросил он, вложив в голос свои фирменные переливы.
–Я думаю, что для этого мне придется напасть напрямую на тебя.
–Если ты нападешь в открытую на меня, то тебя казнят, - заметил он скромным тоном.
–Моя власть может казаться прозрачной, но не стоит ее недооценивать. Я умею ею воспользоваться. Даже если ты будешь в прямом контакте со своей слугой с волосами цвета воронова крыла.
– Она сделала легкий жест свой изящной рукой, и человек, стоявший у нее за спиной, вышел вперед. Он снял одну из перчаток и предложил ей свою ладонь.
– Ты не единственный Мастер, который получает силу от прямого контакта со своим слугой, Жан-Клод, - сказала она.
–Я так и не думал, - отозвался он. Его голос был так же сдержан, как и ее, зато силу он не прятал. Его сила проходила сквозь нас, будто мы колода карт в его руках. Но во что же он станет нами играть? Я и раньше отдавала Жан-Клоду право фокуса, но никогда еще его сила не ощущалась так явно, никогда не чувствовалось, во что складываются все те способности, которые мы ему отдали. Он был вампиром, значит, его сила была холодом, логикой, лишенной эмоций, как любой мертвец. Он изучал наши способности, как Эдуард изучает свой арсенал. Какое оружие для чего предназначено? Которым стоит сделать следующий выстрел? У меня был момент, когда я остро ощутила страх и сомнения. Он сразу же подавил эти чувства во мне, закрылся сам, отгородился от нас, ведь это был не только мой разум, это было слияние наших сознаний. Я знала, что Дамиан и Натаниэл тоже это почувствовали. Он боялся, что у нас просто не хватит сил защититься от всего этого. Ее сила почти уничтожила нас еще до ее контакта со слугой. Он прятал сомнения, но все же они там были. Это не была холодность вампира, это была холодность от безысходности. Ведь именно сомнение было ее оружием. А врага не стоит вооружать.
Ее сила ударила в нас, вбиваясь, будто эмоции могли стать ураганом и разметать нас по сторонам. Будто наши души и сердца вдруг вскрыли и выставили на всеобщее обозрение, давая нам увидеть, что мы на самом деле чувствуем. Большинство из нас старается скрыть этот свет в глубине себя. Внезапно, Жан-Клод, Дамиан, Натаниэл, Ашер и я оказались в самом эпицентре такого света, ярчайшего в мире.
Коломбина специализировалась на сомнениях и боли, но Джованни, ее человек-слуга, предоставил ей более широкий спектр возможностей. Потеря, тот удушающий импульс потери, когда вы чувствуете, что вот-вот умрете вслед за тем, кого уже похоронили. Она знала, что у каждого из нас были такие потери, и она заставила нас переживать из снова и снова. Но это были не только потери каждого из нас в отдельности, Жан-Клод связал нас в единый организм, и вместо боли от своей личной потери, мы переживали боль друг друга. Я слышала крик Джулианы, когда огонь поглощал ее. Я слышала, как выкрикивал ее имя Жан-Клод, узнав, что она умерла. Ашер закричал от этого воспоминания, и Жан-Клод присоединился к нему. Мы стояли перед остывшим костром, перед холодным пеплом, и знали, что это все, что осталось от женщины, которая была
Когда он был ребенком, он убежал. Он поднял свое лицо, лицо далеко не ребенка, и сказал:
–Я не стану убегать.
Я изучала его глаза, эти лавандовые глаза, они были настоящими, без тени боли от потери и смерти. Слезы заливали его лицо, когда он прошептал:
–Я не стану убегать.
Мне снова было восемь, и мой отец собирался сказать те самые слова, которые перевернули всю мою жизнь. Моя мать была мертва. Но я не убежала тогда. Натаниэл бежал потому, что его старший брат сказал ему убегать, но он был не намного его старше. В моем случае это был мой отец, сообщивший мне о потере. Я не сбежала. Я была не в себе тогда, но не убежала, и не стала бы убегать сейчас.
Вдруг я обрела дар речи и сказала:
–Мы не станем убегать.
Натаниэл покачал головой, все еще плача.
–Нет, не станем.
Жан-Клод и Ашер наклонились к Дамиану, сидевшему на полу под гнетом своего горя. Никого больше не было вокруг нас на сцене. Охрана, и даже Ричард поспешили отойти подальше. Он сбежал от нас, от ужаса и веса этого горя. Сбежал к ним, потому что их это не задело. Я думаю, что теперь у меня был повод для обвинений, но высказывать я их ему буду потом. Возможно, позже он сам себя обвинит.
Я уловила движение в проходе возле нас. Мика стоял ближе всего и был единственным достаточно храбрым и глупым, чтобы приблизиться к эмоциональной ядерной бомбе, которой мы стали. И тут я увидела движение за спиной у Мики. Эдуард был там. И самое удивительное, возле него стоял Олаф.
Натаниэл коснулся моей руки. Он улыбался, со слезами, еще не успевшими высохнуть на его лице, он все равно улыбался. Это сдавило мое сердце, но не так, как это бывает от душевной боли, а как бывает, когда кого-то любишь и вдруг открываешь в нем новые стороны. Любовь, настоящая любовь, побеждающая любую боль. Это захлестнуло меня, как теплый ветер жизни, любовь, разжигающая пламя от искры. Это ворвалось в цепочку, связывающую меня, Натаниэла и остальных мужчин. Любовь, любовь заставила их поднять свои лица к нам, посмотреть на нас. Любовь заставила нас опуститься за ними к нашим ногам, наши любящие руки помогли им подняться, помогли высушить их слезы. Мы наконец-то стояли на своих ногам, может быть и не очень устойчиво, но все таки стояли, и тут мы повернулись к Коломбине и Джованни.
–Любовь может победить все это?
– спросила она с презрением.
–Нет, не все, - ответила я, - только вас.
–Я еще не побеждена.
– Свет кругом погас, будто кто-то огромный поглотил его. Церковь наполнилась сумерками, мягкой тьмой, расползавшейся от Арлекина по сцене.
–Что это?
– спросил Мика. Он уже стоял около самой сцены.
Жан-Клод, Ашер и Дамиан выдохнули хором:
–Мать Всей Тьмы.
Натаниэл и я сказали:
–Marmee Noir.
Та, которую мы называли Матерью Всех Вампиров, была чертовски опасна, как ни назови.
Глава 46
Вампиры из числа прихожан испуганно кинулись к дальним дверям. Будто даже подопечные Малькома ясно осознавали, кто к нам пожаловал. Их крики дали мне понять, что двери открыть не удалось. Думаю, мне не стоило удивляться, ведь Королева Всей Тьмы пришла, чтобы поглотить нас. Что значит запереть одну дверь в сравнении с тем, на что она была способна?
Мика вспрыгнул на сцену плавным движением, которое лишний раз напоминало о том, что мускулатура леопарда создана для изящества. Он коснулся моей руки, и чувство, которое мы призвали нам на помощь, хлынуло к нему теплой волной. Он не был ни чьим слугой, не был ни чьим Мастером, но волна любви распространилась и на него.