Атилла
Шрифт:
– Вы верно говорите, шахиншах. Вот только в Фарузе духовные отцы уже взбаламутили народ. Надо бы усмирить его поскорее.
– Завтра же отправлю туда своих соглядатаев! – воскликнул шахиншах Едигер и, вскочив на ноги, стал взволнованно мерить зал шагами.
– Я всё сделаю, как скажете, мой повелитель.
– Ступай, – сказал шахиншах, а когда старик был уже в дверях, крикнул: – Военачальника ко мне!
Визирь Михраб, кланяясь, удалился. Едигер покосился на писаря, успевает ли тот за ним. Оказалось, писарь, как положено, записывает всё.
Иранские шахиншахи оставили после себя дневники. Каждое слово, произнесённое правителем, каждое его распоряжение заносилось в книгу. Издавна по приказу шахиншахов писарей (и не только их, а всех слуг дворца) осматривали
Шахиншах посмотрел в окно. Стройный эфиоп с тёмным, отливающим медью телом, ухаживал в саду за цветами. Мускулы так и играли на руках садовника. Вот к нему подошла юная повариха. Эта девушка вместе с семьёй привезена торговцами из степей Турана. Кожа у неё белая, как китайский фарфор, глаза синие, как небо. Каждый раз при встрече с ней шахиншах невольно обращал внимание на необычайно ясные глаза девушки. Однажды Едигер вызвал её и велел помогать писцу. Повариха покачала головой. Во дворце никто не смел возражать правителю, однако девушке шахиншах не сказал ни слова. Только с тех пор стал внимательнее приглядываться к ней. Юная туранка нравилась ему всё больше. Как-то встретив её в саду, он спросил: «Отец твой из какого племени тюрков?» Девушка ответила: «Из племени унуков». Это племя Едигер знал очень хорошо, потому что Бахрам писал ему об этих тюрках. Ведь сын собирается присоединить к сарматам как раз это племя. Если Бахрам справится с его поручением, Едигер тут же, без колебаний уступит ему трон…
Слепя шахиншаха, окно залили лучи заходящего солнца, и шахиншах перестал видеть садовника с туранской красавицей. Он прошёл к обшитому мягким китайским шёлком трону с подлокотниками в виде львов и сел. Вскоре появился военачальник. Ему полагалось слушать правителя стоя. Так он и сделал – подошёл к трону и поклонился. Нарушая дворцовый этикет, Едигер указал ему на сиденье визиря.
– Повеление моё тебе такое, военачальник, – начал он, – в течение недели или десяти дней ты должен будешь собрать десятитысячное войско. Из всадников выбери пять тысяч самых лучших и в придачу ещё пять тысяч пеших воинов. Позаботься также о подводах с провизией.
– Через неделю, мой повелитель, конное войско, пешие воины, погонщики со слонами, боевые верблюды со всадниками, подводы с провизией, – всё будет на площади перед вашим дворцом.
– Приступай к выполнению! Я верю в тебя.
– Слушаюсь, мой повелитель!
Заметно взволнованный военачальник вышел. Его смятение не понравилось шахиншаху. Он снова подошёл к окну. В саду никого уже не было. На дорожке, посыпанной мелким гравием, лежал алый цветок. «Не иначе, как эфиоп бросил его на дорожку, по которой прошла туранская красавица», – подумал шахиншах и улыбнулся.
Шахиншах быстрыми шагами пошёл в оружейную комнату. Чего только здесь не было: начиная с древнего оружия, которым пользовались его деды, до лёгких сабель, острых настолько, что ими вполне можно было побриться; свистящие стрелы, купленные у тюрков; щиты, отлитые из цельного железа; дальнобойные тюркские луки с длинной тетивой; кинжалы с рукоятями, усыпанными драгоценными камнями. От века к веку оружие убийства людей становилось всё более совершенным. На смену широким греческим ятаганам пришли лёгкие булгарские мечи. Булгарская сталь – самая прочная. Изящные изделия булгарских кузнецов поставляются не только персам, но и китайцам. Только, по мнению шахиншаха, тюрки не учитывают одного: со временем оружие, изготовленное ими, может повернуться против них же. Так и будет когда-нибудь. Да, оружие совершенствуется, а людьми управлять становится всё трудней. Деды справлялись с этим легко (во всяком случае, так пишут историки), отчего же у шахиншаха Едигера дела не идут на лад? Он провёл реформы, которые должны были бы облегчить его положение; часто меняет придворных сановников; на важные должности посадил своих людей, от которых каждые два-три месяца требует отчёта, даёт
Размышляя таким образом, шахиншах Едигер спустился по лестнице в густо заросший сад и пошёл по тропинке. Солнце скрылось, быстро сгущались голубые сумерки, но пока видно было хорошо. Вот служитель культа идёт к своему храму. Тяжёлая длинная одежда путается у него в ногах. Почувствовав что-то, жрец обернулся, увидев шахиншаха, замедлил шаги, но, решив не останавливаться, пошёл дальше, не поклонившись своему повелителю. Не любил шахиншах Едигер служителей культа, которые настраивают народ против власти, создают какие-то тайные секты. Со стороны храма потянуло едким дымом сжигаемого тряпья. Опять жрецы «лечат» тёмных людей дымом, подумал шахиншах. Бедняки, обращавшиеся к ним за помощью, уж и не рады были, что пришли, спешили признать себя излечившимися, лишь бы вырваться из рук своих мучителей. Случается, что, надышавшись дыма, люди умирают тут же, в храме. Визирь как-то говорил, что мёртвых жрецы сбрасывают в подполье – скармливают львам, которых там держат. Шахиншах закрывал глаза на подобное варварство, всё ждал подходящего случая, чтобы покончить с этим. И вот день этот близится.
Шахиншах Едигер решительно свернул к храму. Внезапно перед ним появилась повариха, та самая девушка из Турана. Шахиншах, не ожидавший увидеть её здесь, пришёл в замешательство, но быстро взял себя в руки.
– Я Чечке, мой господин, так меня зовут, – сказала девушка. – Иду к маме. Она готовит для вас очень вкусное блюдо, которого вы ещё не пробовали.
У шахиншаха возникло желание взять девушку за плечи, заглянуть в глаза. В конце концов у него есть на это право, ведь он хозяин тут! Наложницы готовы жизнь отдать за его внимание, а эта стыдливо отвела глаза да ещё прикрыла очаровательные, пухлые, чуть влажные губки платком. А синие глаза светятся даже в сумерках.
– Открой лицо, Чечке, твой господин желает видеть тебя.
Едигер знал, что за ним идёт охрана и всё видит, но его это нисколько не смущало.
Щёки девушки зарделись. Она медленно убрала с лица платок, опустила глаза. Подрагивая ресницами, девушка всё же решилась мельком взглянуть на шахиншаха. Из-за кустов вышел садовник-эфиоп.
– Чечке, – сказал он, как видно, не узнавая в сгустившихся сумерках шахиншаха, стоявшего к нему спиной. – Чечке, тебя мама зовёт.
Шахиншах оглянулся, и садовник в испуге упал перед ним на землю.
– Ладно, вставай, – сказал ему шахиншах, – иди, куда шёл. – Едигеру почему-то захотелось быть великодушным.
По улице с песнями строем прошла охрана дворца. Шахиншах невольно расправил плечи. Торжественная мелодия песни то усиливалась, то стихала, удаляясь. Песню перебил другой звук: это был сурнай, призывавший азатов к молитве. Казарма находилась рядом с дворцом за высоким дувалом. Всякий, кому вздумается влезть на него, будет тут же застрелян лучником. Такой порядок, заведённый ещё дедом Шапуром, существовал по сей день.
Девушка ушла, а шахиншах Едигер поднялся в храм. Внутри царил полумрак. У вечного огня жрец что-то говорил людям, сидевшим вокруг. Шахиншах остановился, прислушался. Он не знал, что говорил тот раньше, но последние слова дошли до его слуха.
– …один человек не может быть хозяином огню, воде и земле. Верно? Кто-то один богат, имеет всё, а другие нищи, обездолены. Разве это справедливо?! Все богатства, произведённые руками человечества, должны быть поделены между людьми. Только в этом случае каждый будет счастлив и благополучен.