Атилла

Хабибуллин Мусагит

– Родила, унбаш, ты прав, родила мальчика, – ответил старик, обернувшись в седле.

– Эко диво! Бахрам-бек везёт ей ещё одного сына, атакай. Ай, стой, стой! – спохватился унбаш, – я же в карауле, это я должен доложить беку новость. Говори правду, с чем прибыл? Коль плохая весть – голова с плеч, а если хорошая – обласкан будешь. Бек наш, атакай, теперь богач, каких на свете нет. Всё добро Германариха загрёб! Только, атакай, предупреждаю, об унуках беку ни слова. Не любит он унуков, и Мангук-хана в том числе.

– Ладно, унбаш, сделаю, как ты велишь.

– Да ладно, не больно-то задирайся, атакай, – сказал тот, уловив насмешку. – Мы тут тоже не лыком шиты, сарматами зовут нас.

– Да я ведь тоже сармат, унбаш.

– Ну коли сармат, ступай своей дорогой, старик. И новость свою доложишь сам. Только знай, сарматы врать не любят. У нас и деды, и бабки такими были. Я не слепой, старик, вижу, что слева и справа от тебя два унука. Слыхал я, атакай, что унуки всех своих баб китайцам оставили. Так ли это?

– Так, унбаш, так. Только ты уж не держи меня больше.

– А эти, охранники твои, что же, девушек себе выпрашивать прибыли?

– Как ты догадлив, унбаш. Так и есть, да только не к тебе, а к беку.

– А всё же Шимбай-хан ваш славный был воин. Мы с ним как-то короля Германариха вместе лупили. И теперь ему от нас здорово досталось! Вот только бек наш не стал брать его в плен, отпустил, великодушие своё выказал.

– Ты тоже будь великодушен, унбаш, отпусти нас.

– Да я и не держу тебя, старик, удачи тебе. Бек счастлив, два ребёнка у него теперь.

– Что за дети?

– У Германариха отнял. Бек детей получил, а король за это – свободу.

– Не горюй, унбаш, говорят, жён у Германариха – хоть пруд пруди. Небось, не осиротеет.

– Прости, старик, что задержал тебя.

– Вот наглец! – проговорил Конбаш-атакай, отъехав. – То ли не в своём уме унбаш этот, то ли уж и в самом деле никого не боится?

– В семье не без урода, атакай, – отозвался один из телохранителей, направляя коня к шатру Бахрам-бека.

Возле шатра звенел, прыгая по камням, ручей. Голубой шатёр был виден издалека. Не доезжая до него, Конбаш-атакай спешился, а охранники взяли его коня под уздцы. Старик опустился на колено и обратился к Тангрэ: «Помоги мне, Всемогущий!» и лишь потом зашагал дальше. Из шатра показался Бахрам-бек. На нём была рубаха жёлтого шёлка. Увидев старика, он пошёл навстречу. Конбаш-атакай припал перед ним на одно колено.

– Здоров ли ты, великий бек сарматов Бахрам?

– Встань, встань, атакай, не подобает тебе. Проходи в шатёр. – Говоря так, бек посадил старика на подушку. – Если бы Сармат-хан был жив, атакай, он встретил бы тебя точно так же. У нас, персов, так говорят: любовь нельзя приковать цепями, лишь уважением да почестями она жива.

– А у нас говорят: стрела, выпущенная храбрецом, пусть летит прямо на врага, а стрела врага пусть поразит его самого, доблестный бек Бахрам. Думаю, отец твой шахиншах Едигер мудро поступил, заключив с Сармат-ханом мирный договор и отправив тебя сюда, храбрый бек.

– И отец, и я, атакай, оказались в выигрыше. Я счастлив, женился на дочери Сармат-хана Сафуре.

Слуга подал старику чашу с кумысом. Конбаш-атакай потянулся за ней, привстав, и не отрываясь, выпил до дна.

– Но бике, храбрый бек, оказалась бездетной.

– Я, атакай, подарил ей сына. Теперь везу ещё одного. Всё будет хорошо, атакай.

В шатёр сзади вошёл жрец Шахрай и молча сел в сторонке на обрубок дерева. На нём был чёрный чекмень с откинутым на спину башлыком. При виде его Конбаш-атакай приподнялся, приложив руку к груди.

– Садись, садись, атакай. Шахрай-атакай – мой духовный отец, – сказал Бахрам-бек, не глядя на вошедшего. – Огнепоклонников я уважаю и от вашего Тангрэ отказываться не собираюсь. Под небом всем места хватает, у всякого народа своё божество, вот только людям на земле почему-то тесно. Меня это очень сердит, атакай. Каждый народ своего бога хвалит, возносит до небес, только в нём видит смысл жизни. А кое-кто, всё позабыв, бежит прочь к чужим. Вождь аланов, которых я завоевал, с горсткой своих людей сбежал в Византию, к императору нанялся. Удирал от меня, как от чумы, угнаться невозможно было. А если бы я поймал его, в огонь швырнул бы.

– Храбрый бек, уважаемый шахзада, думаю, тебе надо бы как-то иначе радовать свою прекрасную бике.

– Она не обидится на меня, атакай, ведь я на неё не обижаюсь и никогда не унижу её. Мне доложили, атакай, что Сафура-бике с ханом унуков Мангуком сейчас в степи. Это значит, что бике вспомнила свою юность. Сарматы спокойно смотрят на такой грех, атакай, а у нас, в Персии, за подобные дела женщину ждало бы суровое наказание. У вас не ломают женщине крылья. Да и стоит ли? К чему осложнять жизнь? Она и без того полна трудностей и опасностей. Не сегодня-завтра нас начнут теснить римляне. А китайцы, слышно, уже наложили лапу на некоторые племена белых тюрков. Очередь дойдёт не только до сарматов, но и до унуков, которые считаются сильным племенем. Такая судьба не минует никого.

– Я понял, куда ты клонишь. Мы, объединившись с сарматами, пойдём на поклон к отцу твоему Едигеру. Так, шахзада, храбрый бек Бахрам?

– Отец теперь ссорится с жрецами-огнепоклонниками. Те народ баламутят. Думаю, ему не до нас, атакай.

Шахрай, сидевший до сих пор молча, покашлял, явно собираясь вступить в разговор, но Бахрам-бек снова оставил его без внимания.

– А ты совершенно прав, храбрый Бахрам-бек. Когда родная земля в опасности, не стоит ссориться из-за женщин и бряцать по такому поводу оружием, – сказал Конбаш-атакай, так же пропуская покашливания Шахрая мимо ушей.

– Верно, атакай, мы теперь должны быть вместе, протянуть друг другу руки.

– Вот, вот! С этим-то я и явился к тебе, храбрый бек Бахрам. Мангук-хан прибыл к сарматам не только за девушками, он с тобой говорить хотел.

В шатёр неожиданно вошли, держась за руки, дети Германариха. Жрец Шахрай посадил их по обе стороны от себя. После этого бек наконец кивнул Шахраю, разрешая говорить. Но тот не успел и рта раскрыть, как в шатёр стремительно вошёл перс, одетый, как и Шахрай, во всё чёрное. Не задерживаясь на пороге, он прошёл к беку и упал перед ним на колени. Шахзада молча носком сапога указал ему место в стороне. Не успел тот переместиться, как в палате появился ещё один человек – гонец Сафуры-бике. Он прошёл к беку и опустился на одно колено.