Атилла
Шрифт:
– Анам! – нахмурилась Сафура-бике. Она усадила Мангук-хана и продолжала: – Сосед наш, хан белых тюрков Шимбай, погиб на войне. Унуки избрали ханом его старшего сына. И вот он просит помочь ему, пришёл к нам девушек сватать. Что в этом плохого?!
– Женщины, килен, не стрелы, в камышах не затеряются. У тюрков жену мужчине сама богина Инай вручает. Раскрой глаза, килен, можно ли доверять наших девушек людям, которые, как зайцы, сбежали с поля боя, не сумев отстоять своих женщин? И как ещё они после этого без стыда приходят к сарматам? Отец твой говаривал: «Счастье хана – в жене, а счастье страны в богатстве». Если уж так нужда припекла, надо бы к главе племени прийти, хан
– Хватит, анам, уймись, не говори так! Хан унуков с добром пришёл к нам. Кто сказал, что выдавать девушек за соседей – дурное дело?! Сыну своему Биляу хан сарматку хочет взять в жёны. И джигитам своим тоже. Выдавать невест за соседей никогда не считалось у нас позором, анакай.
– Позор это, позор, килен! Инай, покровитель семьи у тюрков, проклял унуков за то, что хан их – сам хан! – трусливо сбежал с поля боя.
– Ты права, анакай. Только, если память не изменяет мне, отец мой, Шимбай-хан, звал Сармат-хана с собой.
– Это я не отпустила хана! Не позволила за Шимбай-ханом ехать. Сармат-хан был нездоров, да и аланы тогда волновались, готы на Крым полезли. Пошёл бы чужих защищать, свою страну разорил бы, как унуки разорили.
– Анакай, Мангук-хан сват здесь!
– А кто ж его знает, то ли сват, то ли к тебе подбирается! Мой тебе совет, килен, сама не решай ничего. Решите, когда Бахрам-бек вернётся. А эти – ничего, не умрут. С женитьбой можно и потерпеть. Не верю я унукам, бросившим своих женщин в беде. Тангрэ проклял их, сам Тангрэ! Да и поздно нам с ними договариваться, килен, ты же знаешь, Бахрам-бек с отцом своим, шахиншахом переговоры ведёт.
– Отец мой, Шимбай-хан, перед смертью советовал мне обратиться к сарматам, анакай. Я здесь по воле отца. Всё же соседи мы.
Сафура-бике стояла красная до кончиков ушей: можно ли так унижать хана?! Это же не простой человек, а глава большого племени! Сначала она не хотела пререкаться со старухой, но сейчас терпение её лопнуло:
– Хватит, анакай! Довольно! – она указала старухе на выход. – Уйди, анакай! Уйди отсюда, говорю тебе!
В гневе Сафура стала ещё прекрасней: лицо её приняло строгое и надменное выражение, веснушки вдруг куда-то исчезли.
– Мне лучше завтра прийти, Сафура-бике, – сказал Мангук-хан, порываясь встать.
– Нет, Мангук-хан, ты сегодня же узнаешь мой ответ, сейчас же! Говорю это при анам: сын твой Биляу и другие, прибывшие с тобой джигиты, женятся завтра же! Я отдам им своих девушек и каждой устрою свадьбу. Против этого Бахрам-бек возражать не станет. Слышишь, анакай?
– Ну как же, – съязвила старуха, разозлившись, – своими-то служанками ты вольна распоряжаться, как тебе вздумается, даже любимицу свою Сусылу отдать можешь. Ведь девушек этих Бахрам-бек подарил тебе. А что, дорогая килен, может, заодно уж и сама за ханом уйдёшь? Ведь просватана была за него?
– Постыдись, анакай, что ты такое несёшь?! Тангрэ постыдись, побойся его! – крикнула Сафура, окончательно выходя из себя.
– Стыдиться-то надо не мне, килен, а вам. Я не ослепла пока ещё, всё вижу. Ты ведёшь себя как женщина, бегающая от мужа к мужу. Раньше таких, как ты, гулёнами называли.
Злая старуха, бормоча что-то себе под нос, наконец ушла. Сафура-бике прильнула к плечу хана:
– Прости её, Мангук-хан, прости! Она сама не знает, что говорит. Она выжила из ума! Не любит никого. Просто злючка. Забудь о ней, ты – мой гость. Клянусь тебе, завтра утром, едва взойдёт солнце, я буду в твоём стане.
– И девушек с собой приведёшь?
– И девушек приведу, Мангук-хан. И девочку мою Сусылу для сына твоего Биляу. Завтра я всех выдам замуж.
– Я верю, прекрасная бике. Пусть Тангрэ за доброту твою усеет путь твой цветами! Говорят, доброе слово – бальзам для души. И это правда. Старуха разозлила меня, я уж готов был кинжал выхватить, а ты успокоила, прекрасная бике!
– Стража! – Сафура-бике хлопнула в ладоши.
Показался стражник с копьём в руке.
– Хан проведёт ночь в доме для гостей.
– Конбаш-атакай и Биляу тоже, бике?
– Они в доме Даян-атакая гостить будут.
Сафура-бике обернулась к Мангук-хану – и внезапно смутилась. Чтобы справиться с нахлынувшими чувствами, она подошла к нему вплотную, посмотрела ему прямо в глаза. Мангук упал перед ней на колено. «Прости меня!» – прошептал он. Не сказав ни слова, Сафура подняла его с колена, проводила к выходу, легонько сжав его ладонь. Из шатра они вышли, счастливо улыбаясь.
Мангук-хан и в самом деле был счастлив: всё вышло, как он хотел. Теперь домой они вернутся не с пустыми руками. Если будет на то воля Тангрэ, по возвращении он сразу же даст каждому жениху по телеге и поставит молодым юрту. Будет аул молодожёнов.
Проводив хана, Сафура вздохнула. Ей было так легко с этим человеком. Счастье наполнило её существо сразу же, как только она увидела его. Бике забыла обо всех своих печалях и заботах. К старухе в этот вечер Сафура не пошла, потому что была сердита на неё. Обычно она каждый вечер навещала старуху перед сном, чтобы пожелать ей доброй ночи. В голове Сафуры теснились противоречивые мысли: то она раскаивалась в том, что пообещала своих воспитанниц хану, то испытывала гордость оттого, что сумела настоять на своём. «Я должна это сделать, иначе после всю жизнь стану казнить себя», – шептала она. Ни о чём другом бике не могла думать – все её мысли были о Мангук-хане. Он перевернул, взбудоражил всю её душу, выплеснув со дна её былые мечты, чистую, невинную любовь. Теперь она поняла, кого ей не хватало все эти годы – Мангука, хана белых тюрков.
Бике вспомнила отца, лежащего на смертном одре, и себя, рыдающую подле него в безысходности, одинокую и несчастную. Не осталось после хана сыновей: оба погибли в бою с готами. И не знал отец, чего Сафура, дочь его, хочет, да и знать ему незачем. Он – глава племени, его слово – закон для каждого сармата. Теперь важнее всего было позаботиться о судьбе племени, о тех, кто останется после него. Он должен сказать последнее своё слово. Бахрам-бек тоже не отходил от хана, сидел по правую руку от него и ждал, что он скажет. Бахрама, сына своего, к Сармат-хану послал персидский шахиншах. Шахзада все эти годы верно служил хану. В тот день, зная, что времени у него остаётся мало, хан взял руку дочери, потом руку Бахрама и слабым голосом сказал: «Дочь моя Сафура, Тангрэ забрал у меня сыновей, но милости своей не лишил – послал мне Бахрама. Даян-атакаю я уже говорил, чтобы после моей кончины шахзаду произвели в беки. Ты, дитя моё, выйдешь за него замуж, сыграете свадьбу». Сафуру не удивили слова отца, она догадывалась, что так оно и будет, и всё же в ответ на слова отца упала ему на грудь и разрыдалась. Плакала она не только потому, что теряла отца, она плакала оттого, что не успела полюбить чужого ей Бахрама, плакала над горькой своей судьбой. Когда отец умер, она даже не взглянула на будущего мужа. Но куда денешься, отец, хан сарматов, сказал своё последнее слово, значит, так тому и быть. У шахзады другой язык, другая вера, но отец, несмотря ни на что, доверял ему. Даян-атакай тоже нашёл справедливым решение хана и обещал умирающему не затягивать со свадьбой.