Атилла
Шрифт:
Они ехали довольно долго, пока не увидели впереди большое селение, притулившееся к высокому берегу Итили.
Мангук-хан, как ни старался, разглядеть его края не мог. «Вон как разрослось племя сарматское! – подумалось ему. – Сотни жилищ, в каждом жилище множество людей, которые теперь, скорее всего, на джейляу, пасут скот». Хан увидел магазины на колёсах. Юрты теснились к середине селения. На извилистых улицах, задрав к небу оглобли, стояли телеги, между ними копошились ребятишки.
На площади посреди города в окружении домов и улиц возвышалась просторная юрта, покрытая дорогими коврами – роскошь, достойная персидского шахиншаха. «Да, Сафура должна жить в таком доме», – решил хан унуков. Это было шестиугольное сооружение, по углам которого красовались тёмно-голубые флаги с изображением джейранов.
Остановившись, сарматский бахадир велел пленникам сойти с коней и повёл Мангук-хана с атакаем к юрте. У входа он остановился и пропустил хана вперёд, Конбаш-атакаю же было приказано остаться.
– Вас ждёт Даян-атакай, – сказал старику менбаш, – и показал на голубую юрту, стоявшую чуть поодаль.
Хан даже не оглянулся. От волнения его сердце заколотилось в груди.
Мангук-хан был коренастым человеком с синими глазами и аккуратной рыжей бородкой. Женщины всегда заглядывались на него. И всё же у него было всего две жены, а не пять, как у отца. Старшая умерла своей смертью, оставив любимому мужу двух сыновей, а вторая, также мать двоих сыновей, вообще не хотела расставаться с мужем и всюду следовала за ним. Она храбро, не хуже мужчин, сражалась с врагом и погибла в бою, пронзённая стрелой. Давно это было, Атилла совсем маленьким остался без матери. Теперь мальчик подрос настолько, что сам отправился искать себе невесту. Мангук-хан, предавая земле воительницу-жену, на прощание прошептал ей на ухо нежные слова, словно женщина могла их услышать. Он любил свою храбрую подругу. И всё же Сафуру он не забывал никогда, первая любовь всегда помнится. Вот почему Мангук-хан вдруг остановился, почувствовав в ногах внезапную слабость. Надо было лишь протянуть руку и откинуть полог, но что-то мешало ему сделать это. Смятение? Нет, он был спокоен. Может, страх? Нет, не то. Просто сейчас станет явью его давняя мечта. Он столько лет грезил об этой встрече! И вот его Сафура здесь, совсем рядом!
Наконец он откинул полог, вошёл, но глаза после яркого света ничего не различали. Хан остановился на пороге. Постепенно привыкнув к полумраку, он увидел в глубине юрты женщину и подошёл ближе. Так это и есть та самая Сафура, с которой он был когда-то помолвлен?!
Хан не смел разглядывать Сафуру и опустился перед ней, как это принято, на колено.
– Прекрасной бике, дочери Сармат-хана Сафуре желаю долго жить! Думаю, бахадир твой доложил: перед тобой хан унуков Мангук. Шимбай-хан, отец мой, погиб в сражении, так что ты видишь перед собой хана. Если хочешь, прими меня, а не хочешь – прогони.
Сафура не проронила ни слова, лишь жестом пригласила Мангук-хана сесть. Он сел, куда ему было указано, положил руки на колени и снова пожелал хозяйке здоровья. Волнуясь, будто боясь, что не успеет выговорить всего, что собирался сказать, он продолжал:
– Похоронив отца, прекрасная бике, мы направились к Жаеку и наконец пришли в степи, где давным-давно предок наш Угыз-бабай пас свои стада. Недаром говорят: родная сторона – что колыбель золотая. Она так и тянет к себе. И вот я здесь… Пришёл к тебе, бике, потому что племя моё оказалось в большой беде. В битве мы потеряли не только обозы, но всех наших женщин и детей. Храбрые унуки достойны теперь жалости. Я, хан их, сын гордого Шимбай-хана, готов на коленях просить сарматов, всегда бывших нам добрыми соседями, о помощи. Ты же знаешь, как трудно мужчине, когда он одинок. Где ему черпать силы? Не только отцы, но и деды наши испокон веков обменивались с вами невестами. Как говорится, предков заветы не развеют и ветры. Прошу тебя, прекрасная бике, вспомни, как дружно жили мы с вами, сарматами. Надеюсь на твою доброту и падаю к ногам твоим…
Мангук-хан замолчал и поднял глаза на дочь Сармат-хана. Он уже вполне освоился в полутьме, и то, что он увидел, поразило его в самое сердце. Перед ним была не женщина, а сущий ангел, сошедший с небес. Лицо Сафуры, казалось, излучало свет, как ясная луна в полнолуние, а веснушки на нём напоминали звёздочки на небосводе. Красавица усмехнулась и, разомкнув губы, пожелала удачи хану унуков, на долю которых выпали столь великие испытания.
– Я всё знаю, Мангук-хан, – сказала Сафура-бике. – Знаю, что ты дважды был женат и похоронил обеих жён. Слышала и о сыновьях твоих. Воин, потерявший на поле сражения колчан со стрелами, не должен печалиться об одной стреле. Слышала и о том, что родственник твой хан Анагай и хан Муртат переметнулись на сторону китайского императора, оставив унуков в большой опасности. Бахрам-бек тоже осуждает их предательство. Как видно, неволя им милей – сами накинули петлю себе на шею. Пусть теперь на себя пеняют. Даже собака, сидящая на цепи, рвётся на волю. Думаю, китайский император затеял скверную игру, Мангук-хан. Как видно, Китай с Римом задумали взять вольные народы степи в тиски и навечно превратить в рабов. Они веками наживались и роскошествовали за счёт невольников. Как думаешь, хан унуков Мангук, дальше так же будет? Или всё же найдётся смельчак, который осадит этих шакалов, вообразивших себя могучими львами и тиграми? Готского короля Германариха я вижу насквозь: он собирает под свою власть слабые племена, чтобы поставлять Риму рабов. Бахрам-бек собирается проучить Германариха, и я одобряю его, Мангук-хан. Я помню, как мой отец вместе с твоим не раз предупреждали римского холуя этого. Однако вторгнуться в пределы Рима пока ещё никто не решился. Не сумели объединиться степные ханы, каждый заботился лишь о себе, защищая свои пастбища, свои владения. А римские прислужники, вроде Германариха, охотились на кочевые народы – белых тюрков, сарматов, аланов, венедов, роксаланов, – брали их в плен и перегоняли в Ольвию к работорговцам. Не хватает нам, степнякам, доброго братства, не спешим мы на помощь друг другу, Мангук-хан. Слишком уж много между нами вражды и ненависти.
– Кхм, – Мангук-хан откашлялся в кулак, потом заговорил: – Прекрасная бике, всё, что ты говоришь, – правда. Всё так и есть. Король Германарих перебил племя Даут-хана, брата отца. Отец Шимбай-хан сказал тогда: «Как только вернёмся с востока, посчитаемся с Германарихом». Да не пришлось ему покарать злодея.
– Мой отец, Сармат-хан, тоже собирался отомстить Германариху. Для того и стремился объединиться с твоим отцом.
Сафура-бике хотела ещё что-то добавить, но передумала. Мангук-хан понял, куда она клонит. Неспроста завела она этот разговор – хочет, чтобы хан унуков вместе с сарматами выступил против готского короля. Однако Мангук-хан пока не готов поддержать Бахрам-бека в его борьбе с королём Германарихом.
– Видишь ли, прекрасная бике, положение моё сейчас безвыходное… – начал было хан, но бике перебила его:
– Нет, нет, не ты, хан унуков, а я по твоей вине оказалась в безвыходном положении.
Он с удивлением уставился на неё, не понимая, о чём она говорит. Хану показалось, что бике намекает на несостоявшуюся их свадьбу, но он не был уверен в этом.
Она продолжала:
– Мне хочется, хан унуков, видеть твоих сыновей в Риме. Но прежде надо одолеть Германариха. Дошло до меня, что и визиготы не знают, как угодить Риму. Эти тоже хватают степняков и так же продают в рабство. Германарих сегодня дряхлый старик. От бесчисленных жён у него полно сыновей, внуков, и все они занимаются позорной торговлей людьми. Кто же остановит их?! Кто обуздает ненавистных римлян?! Я ищу смельчаков, настоящих мужчин, которым такая задача была бы по плечу. А их в степи становится всё меньше. Одни бегут к китайцам, ищут у них покровительства; другие, бросив жён, скрываются где-то; третьи бегут из родных краёв. Я, дочь хана, вынуждена была протянуть руку Бахраму-ханзаде, потому что не оставалось у меня близкого человека, на которого я могла бы опереться. Он очень старается оправдать мои надежды. Сегодня он усмирит аланов, а завтра отправится в поход на готов. Я верю в своего бахадира, он не подведёт…
– Я пришёл к тебе, прекрасная бике, с совершенно другим делом.
– Девушек просить хочешь?
– Да, прекрасная бике, если не возражаешь…
Сафура поднялась, прошлась по комнате и остановилась перед ханом.
– Будут тебе девушки, хан, но только с условием: если станешь мне союзником. Тангрэ не захотел, чтобы мы были вместе… Согласись, цветок молодости распускается один только раз. Как цветок на лугу, распускается и вскоре, глядишь, уж сеет семена. Ты уехал на восток и пропал, а я, оставшись одна, вручила судьбу свою Тангрэ…
Мангук-хан снова оказался у ног бике.
– Я, прекрасная бике…
– Да, да, говори, хан унуков, говори всё, что ты хочешь сказать. Вы были славным племенем, вся степь гордилась вами. Так верни же славу своим унукам! Славу, завоёванную дедами. Жени своих джигитов и собери войско. Я знаю, Бахрам-бек протянет тебе руку, и отец его, шахиншах, не откажет в помощи.
– У меня тоже есть условие, прекрасная бике.
– Я не боюсь правды, как бы горька она ни была, хан унуков. Говори, что за условие.
То ли оттого, что бике держалась непривычно смело и независимо для женщины, то ли по другой причине, у хана внезапно пересохло во рту. Он облизал губы. Заметив это, бике обернулась и велела служанке принести гостю кумыс. Подсели, подобрав под себя ноги, к низкому столику. Встретившись взглядами, оба смутились и торопливо потянулись к пиалам с напитком.
Мангук-хан выпил кумыс единым духом. Его чашу тотчас наполнили снова. Осушив вторую чашу, хан почувствовал себя несколько увереннее.