Авантюрист
Шрифт:
— Меня смущает, Лев Константинович, что Коняева убили. Если тормоза на его машине подрегулировал Роман Владимирович Чуев, это еще полбеды, а вот если это сделал Михаил Семенович Зеленчук, то, значит, нам с вами конец. В люк, все в люк!
Никто не понял, почему я вдруг заорал диким голосом. Но тем не менее Лабух с Наташей подчинились беспрекословно. Что значит молодость и быстрота ног. Красильников то ли испугался, то ли сказался возраст, но к люку мне его пришлось тащить чуть ли не силой. Только-только мы успели с ним ссыпаться вниз вслед за художником и красавицей, как над нашей головой
— Из гранатомета саданули, — неожиданно продемонстрировал Лабух знание военного дела.
— Какой гранатомет? — возмутился Красильников. — Вы в своем уме, молодые люди?
— Ум дело наживное, — откликнулся Лабух. — А вот до смерти нам оставалось секунды три-четыре. Как ты думаешь, Мефистофель, можно ли зачесть два выстрела из гранатомета за один пистолетный? Плюс пролитие крови. При падении я разбил нос.
Кровь на лице Лабуха действительно была, так что мне ничего не оставалось, как торжественно признать, что пари им выиграно честно, душа его отныне принадлежит владельцу, и поздравить с боевым крещением.
В доме, по-моему, начался пожар, во всяком случае, у меня от дыма запершило в горле. На всякий случай мы отошли от люка подальше, в глубь подвала, но дым настиг нас и здесь. А Наташа, между прочим, была права: подвал действительно изумлял своими габаритами. С первого взгляда становилось очевидно, что строили его не для хранения картошки. Более всего он напоминал бомбоубежище или бункер, способный выдержать воздушную и наземную атаку. Такой подвал для мирного бухгалтера, каковым числился по документам Наташин дядюшка, был явным излишеством.
— Схрон был здесь, уверяю вас, Феликс, — прошипел мне на ухо Красильников.
Я сомневался. Хотя все вроде бы говорило в пользу утверждения Льва Константиновича. Во всяком случае, подвал мог вместить в себя немало ценностей. И сырости здесь не наблюдалось. Не было даже намека на плесень. Пожалуй, в таком месте можно было без особых усилий поддерживать постоянный температурный режим, что, говорят, очень важно при хранении картин. Другое дело, что объект этот нельзя было назвать секретным. То есть мои представления о секретном объекте, где хранятся огромные ценности, были совсем иными. А где вооруженная охрана, где колючая проволока, где, наконец, таблички «Посторонним вход и въезд запрещен»?
— Чудак вы, Феликс, — не то закашлялся, не то засмеялся Красильников. — В советские времена даже намека, что здесь находится нечто курируемое КГБ, было достаточно, чтобы у любого нечистого на руку человека пропала охота косить хитрым глазом в сторону этого дома. Да и сбыть такие ценности было в те времена невозможно и некому. Любой тогдашний скупщик сразу бы сдал вас органам во избежание крупных неприятностей, если бы узнал, что вы предлагаете ему вещицу из схрона, принадлежащего самой могущественной в мире Конторе.
Надо полагать, Красильников знал, что говорил. Во всяком случае, у меня не было серьезных оснований ему в данном случае не верить. У этого человека, судя по всему, был огромный опыт взаимодействия с различными правоохранительными структурами. Грубо говоря, я не исключал, что во времена советские Красильников был стукачом.
— Так все мало-мальски заметные коллекционеры
— У меня очень хороший слух, — усмехнулся я. — Машина подъехала к дому, Лев Константинович, и я услышал звук работающего мотора.
— Ну и что?
— Это был наверняка белый «мерседес», за рулем которого сидел ваш разлюбезный двухметровый Гога. Я, правда, полагал, что он будет поливать нас из автомата, а на гранатомет, честно говоря, не рассчитывал.
— Быть того не может, — неуверенно возразил Красильников. — Я давно знаю Гогу.
— Его к вам приставил Зеленчук?
— Допустим. Но ведь приставил для охраны.
— Хорош охранник, — коротко хохотнул Лабух. — По его милости мы все-таки попали в пекло. Слушай, Мефистофель, мы так не договаривались, сделай же что-нибудь.
Художник был прав: в подвале становилось жарковато, судя по всему, наверху бушевал пожар. Другое дело, что я понятия не имел, как выбраться из подземной западни. От дыма, заполнившего подвал, кружилась голова и першило в горле. Становилось все более очевидным, что у нас есть все шансы если и не расплавиться от жары, то отравиться угарным газом.
— На вас вся надежда, сударыня, — сказал я, обращаясь к Наташе. — Быть того не может, чтобы такой предусмотрительный человек, как ваш дядюшка, не соорудил на всякий случай запасной выход из каменного мешка.
— По-моему, выход есть, — задумчиво сказала нынешняя владелица горевшего синим пламенем особняка. — Только мы с Костей туда не пошли. В той стороне находится хлев, и там здорово пованивало.
— Я тебя умоляю, красавица! — в отчаянии возопил Лабух. — Когда дело идет о моей жизни, для меня не существует понятие вонь, я ощущаю только аромат.
Надо признать, что эта самая вонь или, как изящно выразился художник, аромат здорово нам помог. Ибо слезившиеся от дыма глаза уже с трудом различали дорогу. Зато, ориентируясь по запаху, мы довольно быстро нашли выход из задымленного ада. Трудно сказать, зачем одинокий и, вероятно, хорошо обеспеченный старик держал еще и живность в немалом количестве. Не исключено, что глаза соседям отводил или конспирировался по заданию Центра. Но так или иначе даже через год после его смерти и раздачи по соседям осиротевших животных в помещении, именуемом хлевом, сохранялся устойчивый запах. К счастью, хлев не горел, и мы выбрались на воздух без помех. Здесь тоже было много дыма и отчетливо несло гарью, но зато было светло как днем. Сруб, сложенный из солидных бревен, горел жарко, и было удивительно, что языки пламени не добрались еще до сиротливо стоящей посреди обширного двора «ауди». Ветра, к счастью, не было, да и соседние дома располагались достаточно далеко от очага возгорания, чтобы красный петух сумел перебраться на их крыши. В общем, сохранялись шансы на то, что возгорание отдельно взятого строения, произошедшее, к слову сказать, не по нашей вине, не обернется трагедией для всего поселка.