Австралийские рассказы
Шрифт:
Он жалел теперь, что писал в дневнике так неряшливо. Карандаш стерся, и слова едва можно было разобрать. Писать следовало ручкой, а ручку он где-то потерял.
Он отодвинул словарь и записную книжку и облокотился о стол. Беспокойно провел рукой по волосам.
Сейчас предстояло только выбрать наиболее яркие куски для статьи, которую ему заказали. Много времени на это не уйдет. Он слышал, как в смежной комнате жена расставляет тарелки. Вступление надо бы набросать до обеда. Главное — начать, потом все пойдет гладко. Нужно
На ковре возле его кресла примостилась девочка. Ей было четыре года, у нее были пухлые щеки и голубые глаза. Девочка сидела, поджав под себя колени, и локтями упиралась в пол. В таком положении лицо ее было совсем близко от листа бумаги, на котором она что-то рисовала цветным карандашом. Девочка быстрыми порывистыми движениями то и дело меняла позу, не столько для того, чтобы легче было рисовать, а просто чтобы сидеть было удобней.
Она рисовала коров и беспрерывно говорила сама с собой, проводя резкие, неуклюжие линии синим карандашом:
— Коровы, коровы, коровы, коровы. Две коровы. А это забор.
Неожиданно девочка встала, повинуясь необходимости разрешить какой-то мучивший ее вопрос, от которого рисование на время ее отвлекло. Она подошла к отцу и легла животом поперек ручки его кресла. В такой позе можно было говорить и одновременно дрыгать ногами.
— Папа, — сказала она, — в детском саду знаешь чего?
— Да, доченька, — рассеянно сказал он, — что ж там такое?
— Когда я пришла в детский сад утром, то знаешь чего?
— Нет, не знаю, — сказал отец, делая в дневнике пометку красным карандашом.
— Ну вот, я хотела сесть на качели. Хоть с краюшку. На короткий конец. Маргарет и Джин там сидели, и я села к ним. А потом я съехала и чуть не упала. А девочка на другом конце, Грейс, она говорит: «Прочь с дороги, мразь». Вот как она сказала.
Отец мгновенно повернулся к ней.
— Что такое?.. Как она сказала?
— Она сказала: «Прочь с дороги, мразь!»
Девочке было приятно, что слова ее произвели на отца такое впечатление. Она чувствовала себя жертвой большой несправедливости. Теперь это получило должное признание.
— Что ты можешь об этом знать? — едва слышно произнес отец, глядя в одну точку.
Под тяжестью неожиданно нахлынувшей горечи он вдруг почувствовал себя усталым и постаревшим. Он думал, что как щитом оградил эту девочку от всех бед, а теперь что-то гадкое проскользнуло у него за спиной и коснулось его ребенка.
Он повернул голову и крикнул жене:
— Ты слышала? Как тебе это нравится?
— Да, она уже говорила мне, — отозвалась жена, — и это в приходском детском саду!
Отец буркнул что-то невнятное.
— Ее надо было стукнуть, да, пап? — сказала девочка. — Ведь она нехорошая?
— Она нехорошая, но драться не надо. Драться вообще никогда не надо. Так делают только плохие дети. Она очень плохая девочка, раз она говорит такие вещи. За такие слова нужно шлепнуть как следует.
— Шлепнуть — это все равно что стукнуть, да, пап?
Вопрос поставил отца в тупик. Он потер лицо ладонью.
— Да, — сказал он неуверенно, — это, собственно, одно и то же.
— А что надо было сделать, папа?
— Делай всегда, как я говорю, доченька, — вмешалась мать. — Повернись к ней спиной и отойди. Если девочка говорит такие слова, не нужно с ней разговаривать. Пускай она качается, а ты отойди.
Дочь один раз уже отклонила такое решение вопроса, как совершенно неудовлетворительное, но сейчас мать говорила убежденно, а отец молчал. И она опять взялась за карандаши. Отец наклонился над дневником.
«…Не успел ты приехать в Гонконг, как один англичанин сказал тебе это. Ты помнишь, тот чиновник в белом костюме. Вас познакомил пилот.
— Вы еще новичок на Востоке, — сказал он за кружкой пива. — Если позволите, я дам вам два-три полезных совета. Я ведь прожил здесь чуть ли не всю жизнь.
Ты что-то пробормотал в подтверждение его права давать тебе советы.
— Будьте осторожны в выборе знакомых, — продолжал он. — Общество не простит вам, если вы с первых же шагов будете знаться не с теми, с кем надо. А что касается китайцев, держитесь вежливо, но потверже. Они частенько дерзки. Пусть они всегда уступают вам. Сила для них — самый веский довод. Это грязный народ и обычно нечестный. Иногда кули лежат здесь прямо посреди улицы. Бывает, что и не подвинутся, когда надо пройти. Оттолкните их ногой. Не забывайте, вы белый, — нам надо оберегать свой престиж.
Затем отель и эта женщина с тонкими губами и жестким взглядом — та, что играла в бридж и была замужем за полковником.
— Вы хотите интервьюировать рикш? Но это же невозможно. Это животные, они не могут выражать свои мысли. И потом это просто не принято.
А вечером ты кликнул его в душной темноте. Он подбежал, неуверенно подняв к тебе усталое, мокрое от пота лицо. Ты сидел в его коляске со странным чувством унижения, стыда… Он был уже стар для рикши — ему было лет тридцать — и по сравнению с легко обгонявшими его более молодыми рикшами, казалось, еле передвигал ноги.
Он не кричал, чтобы дали дорогу. Его изъеденным чахоткой легким и без того не хватало воздуха. Он низко наклонил голову, судорожно напрягая остаток сил — грошовый остаток единственного товара, кроме которого ему за всю его жизнь нечего было продать. Он бежал по узеньким улочкам, благоухающим и зловонным, мимо домиков с вертикально висящими вывесками, потом зашатался, наклонился вперед и стал опускаться на землю.
Но ты видел, как тело его начало оседать, ты вцепился в подлокотники и удержался в коляске. Когда ты вылез, он лежал, уткнувшись в сточную канаву головой, изо рта его струйкой текла кровь.