Айсолтан из страны белого золота
Шрифт:
за верандой, говорит:
— Доченька, когда я была такой вот, как ты,
жили мы в большой бедности и нужде, и работала я
поденно на бая за один кран '. Солнце встает — я за
работу, сядет солнце — тут только моей работе конец.
Тку ковер, а у самой слезы из глаз, — так болели
глаза от работы. Потом встретилась с твоим отцом.
Он был такой же бедняк, как и я. Стали вместе
работать, что было сил, сына растить. Только начали
понемногу оправляться — новая напасть: пришли
в нашу страну интервенты-англичане. Тзой отец
горячий был человек, он себя не щадил для народа.
Взял винтовку, пошел вместе с другими на войну.
Какая это лихая беда — война, знаешь сама. Под Гер-
мансегатом попал твой отец в руки к этим поганым
англичанам. Долго они его мучили-терзали, потом
бросили — думали, что уж прикончили совсем. Да
вышло по-иному. С того дня и до самой смерти в долгу
я у русского народа. Когда твой отец валялся
полумертвый, в луже крови, подобрали его русские
солдаты, выходили, поставили на ноги. Вернулся он
домой без руки. С тех пор стали его у нас на селе звать
Рахман Безрукий. Ну, да он и без руки был
молодец. Сколько горя-мучений перетерпел, а все бывало
веселый. И как стала у нас жизнь перестраиваться
____________________________________________________
Кран — монета, равная 17 копейкам.
на новый лад, он от других не отстал, работал, хоть
и без руки, а за семерых. Когда делили воду и
землю, его выбрали председателем сельсовета. Он вместе
со всей беднотой начал бороться с баями. Пять баез
владели у нас тут, на селе, всей землей. Эти баи были
настоящими шакалами. Виноградники, что испокон
веков возделывались нашими дедами-прадедами, они
захватили себе. Твой отец отдал виноградники
беднякам. Тогда проклятые баи убили его...
Голос Нурсолтан обрывается: Опустив голову, она
концом головного платка утирает глаза.
Не в первый раз слышит Айсолтан этот рассказ
из уст матери. Айсолтан не помнит отца, но каждый
раз, когда мать рассказывает ей о нем, ее схватывает
страстное желание бороться со всем злом, какое еще
осталось на земле, трудиться, быть достойной дочерью
своего отца. Пусть бы мать каждый день
рассказывала ей об отце, вспоминала все новые случаи из его
жизни, добавляла все новые и новые черточки к его
облику, чтобы встал он перед ней, как живой. Да
ведь жалко мать. Сколько уж лет прошло с тех пор,
а Нурсолтан все еще не может не всплакнуть,
вспоминая своего Рахмана. И Айсолтан хочет перевести
разговор на другое, но Нурсолтан продолжает:
— Ты была тогда еще неемысленыш, крошечная
совсем, и месяца тебе не было. Только одно и умела,
что молоко сосать. А твоему брату Аннамджану
было уже десять лет. Хороший рос парень, крепкий и
понятливый такой. Очень он отца любил. Помнишь,
как он, о чем ни заговорит—все помянет об отце:
«А вот, когда мы с отцом ходили на базар... А вот,
когда отец брал меня с собой в поле...» А как
учился! От книжки бывало не оторвешь. Выучился,
агрономом стал. Да мало ему, бедняжке, пришлось пора-
ботать на наших полях. Не стало моего Аннамджана.
Вырвали проклятые фашисты дорогого сыночка из
моих рук...
Айсолтан с волнением, с болью в сердце слушает
мать. Не выдержав, она прерывает ее:
— Мама, да перестань же ты себя расстраивать,
бередить рану в сердце. Знаешь сама — слезами горю
не поможешь. Сколько ни плачь, ни горюй, не
вернешь этим Аннамджана. Не у одной тебя горе. Разве
могли мы победить фашистов, освободить нашу
страну без крови, без жертв? Ты же сильная, мама! Tax
перестань горевать о прошлом. Думай лучше о
будущем. Разве у нас плохая жизнь? А ты помечтай и
о том, что впереди. Жизнь еще лучше будет.
Нурсолтан снова вытирает глаза и говорит слегка
охрипшим голосом:
— Да я уж не плачу больше. Боль сердца —
тяжелая боль, доченька. Тяжко носить ее в себе да
молчать. Иной раз никак не смолчишь. А жизнь
у нас и вправду хорошая. Я разве жалуюсь? Дал бы
только бог, чтобы ты была жива-здорова да чтобы
все у. нас в колхозе шло на лад. Вот хлопок
раскроется — то-то будет благодать! Ты не бойся, — я как
повяжу фартук, так тоже не отстану от других.
Только бы морозы не начались...
Как ни крепится Айсолтан, но воспоминания
матери и ей растревожили душу. Но вы не знаете
Айсолтан, если думаете, что она будет предаваться унынию.
Ее голос звучит спокойно и бодро, когда она отвечает
матери:
— Да, лишь бы не ударили морозы. Хлопок —
золото, только поспевай собирать. Думается мне, что
мы снимем по семидесяти центнеров с гектара...
Нурсолтан, улыбаясь, покачивает головой:
— Семьдесят центнеров?!
— Если мы снимем такой урожай, — говорит