Бегущая зебра
Шрифт:
– Каждый умерший - это я, - сказала Юлия.
– Вот, что я вынесла оттуда. Все умершие здесь, им больше некуда деваться. Я - это все живущие и все те, кто умрет, - тоже я. Я, эгоистичная сука, говорю вам, - никому не спастись в одиночку. Это - ад, - она широко раскинула руки.
– Здесь можно жить, как в раю, пока кто-нибудь не начнет поджаривать тебя на костре, а поджаривают всех, истинно говорю вам, ребята. Вот вам первый урок экспериментальной теологии, - она уронила руки.
– Нравится?
Минуты через полторы Алик первым пришел в себя и сказал, стараясь быть ироничным, хотя ему сильно хотелось приложиться к Юлиной руке:
– По-моему, Тельма, мы создали новую святую.
– Ничего подобного, - возразила Тельма чуть дрогнувшим голосом.
– Мы создали богиню. Неужели ты не видишь, что она хочет увести свой народ к звездам?
–
– насмешливо спросила Вальтро, - Ей же, вроде как, понравилось быть проклятой?
Вальтро не знала, что такое тщеславие и никогда в жизни никому не позавидовала. Она легко двигалась в паутине межперсональных отношений, открыто выказывая приязнь к людям, поскольку никогда не конкурировала с ними по той же причине, по которой человек не конкурирует с собакой, и люди любили ее, как собаки, по этой причине. Она могла легко признать чье-то частное превосходство, например, в шахматной игре, но даже склоняя голову, она просто наклонялась, чтобы погладить собаку по голове. Она выросла в оке тайфуна, в вакууме, посреди жизненной борьбы людей, который создало для нее обожание Жоржика, и потому понятия не имела о своей сатанинской гордости, как понятия не имела о своей сатанинской сексуальности, пока та не взорвалась любовью к Юлии, она была кассетной бомбой, заряженной первыми семью годами жизни. Она пребывала в равновесии с миром, пока она и мир были уравновешены на самооценке, уходящей в космос. Но когда она увидела, как двое авторитетных для нее людей маскируют неуклюжей иронией искреннее и совершенно неуместное восхищение Юлией, баланс оказался нарушенным - Юлия была не собакой, Юлия была змеей уязвляющей, Юлия была существом, бросающим вызов.
– Почему ты не продолжишь свою проповедь?
– вкрадчиво спросила Вальтро.
– Мы так и не уяснили, тебе нравится быть проклятой или ты метишь в святые? Или ты хочешь и рыбку съесть, и на рога сесть?
Алик и Тельма переглянулись с удивлением, они видели, что Вальтро едва сдерживает бешенство, но не понимали причин, а Вальтро, полагавшая себя понимающей кое-что в предмете ада, была взбешена безответственной болтовней Юлии, равно, как и наивным легковерием своих патронов, - она едва сдерживалась, чтобы не порвать на куски их всех.
– Ты намешала так много дерьма в черную икру, - бледнея от злости, но улыбаясь, продолжала Вальтро, - о, восставшая из пепла, что мы перестали понимать, где ты одариваешь нас своим откровением, - она широко развела руками, передразнивая Юлию, - в раю или в аду?
– Откуда ты могла бы знать, что такое кайф, если бы тебя не поджаривали на костре и наоборот?
– расхохоталась Юлия, совершенно не уязвленная сарказмом Вальтро, что уязвило Вальтро еще больше.
– Рай и ад - это одно и то же и оба здесь, - Юлия топнула ногой в землю.
– И мне здесь нравится. Могу тебе сказать, сестричка, - Юлия доверительно наклонилась к отшатнувшейся Вальтро, - что когда меня сжигали на костре, то после периода боли у меня наступил момент кайфа, как оргазм, а потом - тьма. И теперь я намерена ловить этот момент и жить в нем. Освободиться - это поймать момент между болью и тьмой. Понятно, сестричка?
– Я сама могу тебя научить, - усмехнулась Вальтро, - я живу в этом моменте почти всю свою жизнь, сестричка.
ГЛАВА 22.
– Член - очень плохая замена пальцам и языку, - уверенно сказала Юлия, освободив, наконец, язык для разговора.
– Он быстро теряет твердость и к нему в нагрузку прилагается воняющее и бубнящее что-то тело, с которым надо как-то устраиваться.
Утро красило стыдливым светом порозовевшие щеки Юлии и порозовевшие ягодицы Вальтро, Алик с Тельмой уехали еще вчера, Жоржик еще не завопил под окнами, требуя кофе, и можно было понежиться в постели.
– Все мужчины - паразиты, даже если и содержат тебя, - продолжила Юлия свою мысль, вынимая изо рта застрявший между зубов волосок.
– Каждый кошелек с пенисом хочет, чтобы его еще и любили за его деньги. А деньги стоят любви, сами по себе.
– А любовь не продается, - гордо сказала Вальтро.
– А любовь не продается, - гордо сказала Юлия, - за такие деньги. Вот у меня был один дядечка, единственный, кто ничего такого не хотел, я до сих пор вспоминаю его с душевным умилением. Вообще-то, он приходился мужем моей маме, но мы с ним быстро нашли общий язык. Этим общим
– Чем? Конфетами?
– спросила Вальтро.
– Нет. Он рассказывал мне про мою маму, - ответила Юлия.
– Он ненавидел ее и испытывал изощренное удовольствие, рассказывая мне про ее бесплодную похоть. А мама ненавидела его, но полагала, что он от нее без ума. А я видела эти отношения во всей их чистоте и набиралась чистого разума, не критикуя никого из них. Этот дядечка многому меня научил и был единственным мужчиной, которому я доверяла.
– Почему?
– спросила Вальтро.
– Потому что он не мог не оправдать моего доверия, - рассмеялась Юлия.
– Если бы мы с ним заговорили на разных языках, то мой язык намел бы ему кучу неприятностей.
Жоржик выполз из-под одеяла и, размахивая руками, активно сделал два приседания, третьего он решил уже не делать. Затем он набрал в грудь воздуху, чтобы спеть какую-нибудь, приличествующую встрече ясного утра, арию, но взгляд его случайно упал в зеркало - то, что он увидел там, было так мало похоже на утреннего соловья, что он решил не делать и этого, чтобы не оскорблять собственное эстетическое чувство. Затем, с надеждой попукивая, он направился в туалет, но ожидания оказались тщетными. После пятнадцатиминутного и бесплодного сидения на унитазе, когда уже стало очевидно, что надеяться больше не на что, он махнул рукой и, сказав вслух: "Ну и черт с тобой, не хочешь - не надо", - выскочил вон, в сердцах хлопнув дверью. Травка и виски могли поправить дела, но нельзя же было начинать прямо с утра? Следовало дождаться хотя бы одиннадцати часов. Он посмотрел на ползущее по небу солнце, вздохнул и решил ограничить разврат чаем и никотином.
В это время Нелли позвонила дочери, надеясь застать ее трезвой, и наткнулась сначала на чей-то пьяный бас, затем трубку взяла Полина, и Нелли осторожно намекнула ей, что пора бы вернуть Жоржику хотя бы половину долга.
– Я не просила тебя об одолжениях, - угрюмо сказала Полина.
– Но...
– опешила Нелли.
– Я не просила тебя об одолжениях!
– крикнула Полина.
– Нет у меня денег! Не звони больше сюда!
– закричала она, переходя на истеричный визг.
– Забудь мой номер, сука! Забудь мое имя!
– И швырнула трубку.
Полковник смотрел, как солнце взбирается по небу, сидя в кресле на балконе своего дома и с печальным удивлением понимал, что восходы после очередной бессонной ночи со стаканом виски в руке больше не радуют его, они надоели. Больше всего ему хотелось закрыть глаза и не открывать их. Но полковник был воспитан в строгих купеческих правилах, в протестантской семье, - "Долг, Дисциплина и тяжелый Труд приведут тебя в Рай", - он не мог позволить себе такой ерунды, как закрывание глаз. Поэтому с трудом, со скрипом он переключил мозги на мысли о текущей жизни, которую надо было как-то проживать, и принялся раздумывать о том, пригласить ли Жоржика в гости или нанести визит самому. Полковник был основательным человеком даже в глупостях, и его предложение Юлии не было безответственной болтовней. Теперь он решал, каким образом найти подходы к ее взрослым родственникам и серьезно обсудить с ними вопрос. В силу особых причин, полковник сильно надеялся, что сама Юлия или хотя бы забота о ней помогут ему уцепиться за жизнь. В студенческие годы и в молодости полковник состоял в "голубом братстве", не испытывая никаких комплексов по этому поводу. В той среде это было делом, не только вполне обычным, но и считалось особым шиком, так же, как фехтование на саблях, и участие в псевдотайных обществах. С возрастом, однако, это прошло, поскольку не имело серьезных физиологических или психологических причин, но усвоенное в юности слегка презрительное отношение к женщинам осталось с ним навсегда, сделав его сексуальную жизнь вполне унылой и неинтересной и помешав обзавестись не только спутницей жизни, но и сколько-нибудь постоянной любовницей. Он пил все больше и больше и перепрыгивал с никчемных друзей на никчемных подруг, ковыляя, таким образом, по жизни, нигде не находя удовлетворения и никогда не быв счастливым, пока не доковылял до этой дачи в запущенном лесу на осколке варварской империи, в черт знает каком углу мира. После того, как он впервые увидел Юлию в бинокль, он долго размышлял, что же с ним произошло?