Белая западинка. Судьба степного орла
Шрифт:
Вместе со своими дружками–пчеловодами я топтался в стороне, досадуя, что Тихон Спиридонович блажит и, видимо, ничем помочь нам не сможет.
— Давайте, дедушка, мы вам разделаем берёзу да пойдём, а то поздно уже.
— Ну что ж, разделайте. Вот тут и режьте.
Он сделал отметки на полметра выше и на метр ниже дупла.
Мы мигом вырезали по дедовой указке полутораметровое берёзовое полено. А старик все не унимался.
— Теперь вдоль режьте. Вот по этой черте. Да аккуратно пилите, как я приказываю.
Делать нечего, пришлось выполнить и
Когда развалилось наконец берёзовое поленище по вертикальному срезу — мы ахнули: внутри оказалось осиное гнездо. Оно было сложено в просторном внутреннем дупле в несколько этажей из однородных сотов. Всех ос и личинок в гнезде дед уморил серой.
— Чистые пираты на крыльях эти осы, — объяснил он нам. — Они и мою берёзу доконали, и пчеле вашей большой вред успели: сделать. Ну, теперь отразбойничали…
Половину полена с дуплом и чётким разрезом осиного гнёзда я: не поленился доставить в школьный музей Пал Палычу.
Он живо заинтересовался моим подарком и досказал мне «осиную историю». Оказывается, осы — настоящие бумажные мастера. И бумагу научились делать гораздо раньше древних китайцев. Они пережёвывают сильными челюстями древесину до состояния бумажной массы и, склеивая слюной, строят из неё соты в своих многоэтажных гнёздах. Осы–работницы выкармливают личинок насекомыми. И наши колхозные пчелы для кровожадных разбойниц оказались настоящей находкой.
— Осиное гнездо Тихон Спиридонович уничтожил серой начисто, — закончил Пал Палыч. — Только зря он за свою берёзу на ос грешил. Кто-то другой, до них, сердцевиной её полакомился. Ты посмотри, какая в сотах бумага грязная, тёмная. Осы не белую сердцевину, а разную мелочь на соты обгладывают: молодые ветки, негрубую кору… А за ценный экспонат — спасибо. Не забываешь школу. Молодец!
ПРУДОВЫЕ САНИТАРЫ
Именно в этом овраге Пал Палыч с хуторскими охотниками выловил целый выводок волчат. И раньше, говорят, волки в нем водились! Надо думать, не зря прозвали его Бирючьим буераком. Диковатый и мрачный был овражина, особенно у истока, где положили ему начало гулливые весенние ручьи: как и все степные овраги, начинался он с маленькой незащищённой канавки. Рос бы и дальше, да навалилась на него наша хуторская молодёжь и решила устранить в этой обширной, Заросшей тёрном водомоине степной пруд.
Сделать задуманное по всем правилам инженерной науки помогли шефы из города. За такое дело без инженерных расчётов лучше не браться. Ну, короче говоря, через год в голове оврага был устроен крепкий ступенчатый быстроток из бетонных лотков, а в широком устье — надёжная плотина со специальным устройством для слива избыточной воды. Паводковые воды не уходили теперь без пользы неведомо куда, а собирались в нашем укреплённом и перегороженном овраге, образуя большой и очень нужный в нашей безводной степи пруд. Нам, ребятишкам, он стал в такую радость, что и описать невозможно. Мы, как
Только радовались мы недолго. Или инженеры все-таки что-то не додумали, или воды в весенних ручьях поубавилось, только лет через пять устройство для слива избыточной воды уже бездействовало — избытка-то не оказалось. И сделался наш пруд стоячим, недвижимым, начал зарастать зеленой ряской. Когда я уходил в армию, он совсем погибал от зеленой немочи.
Вернулся я не скоро, года через четыре, и первым делом с дружками своими Васей и Колей отправился к Бирючьему буераку. Собственно, они сами потащили меня к нему.
— Мы тебе кое-что покажем, —подмигивал таинственно Николай.
Друзья мои как были с ребячьей поры, так и после женитьбы остались рыбаками. Только повзрослели, в звании повысились — теперь они известные на всю округу ихтиологи.
Худенький и высокий Колька возмужал, раздался в плечах, отпустил русую бородку — видный мужчина! И я уже не удивлялся, когда его уважительно величали Николаем Степановичем. Подрос и Василий, но остался, в отличие от своего друга, каким-то нешумным, спокойным, немногословным. По моде времени он тоже отпустил себе мягкие чёрные усики, и, хотя сам растил сына, все в колхозе по–прежнему звали его лаского и просто Васей.
Кстати, сына своего Василий окрестил Колькой, а мальчишку в семье Николая назвали Васей. Чем, скажите, не друзья?!
Пришли мы к Бирючьему буераку — и я глазам своим не поверил: передо мной расстилалась чистая гладь обширного степного озера, опоясанного по всему берегу полоской молоденьких тополей. От былой его зелености не осталось и следа.
— Ничего не понимаю, ребята! — сказал я растерянно. — я думал, что за эти годы пруд наш совсем захирел и зарос. Как же это вы?
— Сумели! — басовито, но негромко хохотнул Николай.
— Санитаров наняли, — добавил Василий. — Они нам и расчистили Бирючий буерак.
— Каких санитаров? Разыгрываете вы меня.
— Сейчас увидишь. Как раз время подошло.
У берега в некрупной волне тихонько покачивалась лодка, привязанная к ивушке, укоренившейся у самой воды. В лодке лежало два мешка с мелко нарезанной люцерной.
Николай взялся за весла. Василий правил с кормы. А меня, как гостя, усадили на среднюю скамейку.
Мы выехали на середину пруда. Лодку, нисколько нас не пугаясь, обступила целая стая довольно крупных рыбин. Мои друзья разбрасывали горстями зеленое крошево, и рыбы жадно хватали этот, казалось бы, совершенно непригодный для них корм.
— Амур белый, — объяснил Вася. — Травоядная рыба.
— А ты говоришь — разыгрываем, — усмехнулся Коля. — Когда мы их мальками выпустили в пруд — он совсем погибал, как жидкая кашица от ряски сделался. И такие оказались прожорливые рыбёшки, что уже к осени от зелени ничего не осталось. Посветлел пруд. А теперь вот для нагула подкармливать их надо.
— Так у вас в пруду домашняя рыба, вроде поросят на ферме?
— А что ты думаешь! Мы им даже уколы делаем от всякой заразы. Они нас не боятся.