Бельканто на крови
Шрифт:
— Ох уж этот Стромберг, — произнёс он, приглашая Маттео к разговору.
И Маттео не выдержал, задал щекотливый вопрос, который не посмел бы задать при других обстоятельствах:
— Почему он вас выслал?
— Хотел бы я знать! Предлогом послужила моя связь с Томасом. Это паж его светлости, — пояснил Эрик, — возможно, вы его видели. Мальчишка преследовал меня, делал грязные намёки, совсем помешался. Я не прикасался к нему, но позволил себе некоторые вольности… Как это на латыни? Fellatio, если вы знакомы с термином.
Маттео кивнул, ещё глубже погружая лицо в воротник,
— Тогда вы знаете, что этот мелкий грешок не карается изгнанием из дома.
— Может быть, дело в возрасте Томаса? Он ребёнок?
— Бог с вами! Этот лось вполне созрел для плотских развлечений и даже женитьбы. — Эрика забавлял непристойный разговор, в который любопытный итальянец так неосторожно втянулся. — Вы бы не спрашивали, если бы видели его инструмент.
— Вы сказали, что не прикасались к нему, — напомнил Маттео.
— Я смотрел, как он себя ласкал. Поверьте, он давно не дебютант! Я уверен, граф Стромберг хорошо осведомлён о наклонностях своего пажа, поэтому считаю, что случай с Томасом — всего лишь предлог.
— В чём же настоящая причина изгнания?
— Я не знаю, синьор Форти. Граф обожал меня в детстве. Он дружил с моим отцом так, как могут дружить два сильных мужественных человека. Они воевали со шведами в восемьдесят восьмом году, попали в окружение при Мункедаль и вместе прошли плен. Я всегда считал, что Стромберг — мой второй отец. Или мать, которую я почти не помню. Я любил его безгранично, а он баловал меня, как родного сына.
— Что же между вами случилось?
— Ничего. После смерти отца он меня возненавидел и решил выжить из города, — честно ответил Эрик. — Хотелось бы мне узнать настоящую причину его ненависти…
— Ваша милость! — гаркнул в окошко стражник. — Его светлость граф Стромберг разрешил вам посетить дворец, но только на один час и в сопровождении солдат.
— Под конвоем? Это переходит все мыслимые границы! Когда встретитесь с графом, синьор Форти, спросите его, за что он ненавидит единственного сына своего единственного друга…
«…так сильно, что пишет письма, полные гнусной клеветы», — закончил Эрик про себя.
16
После тётушкиного дома дворец казался огромным, пустым и неуютным, но барон любил ощущение свободы. Он любил ветер, гулявший по залам, и большие камины, где на вертеле могла поместиться косуля. Ему нравилось новое современное крыло, выходившее открытой колоннадой на неприступный утёс, и с не меньшим удовольствием он проводил время в средневековой части, где в сторожевой башне располагались кухня, кладовые и бывшие казармы.
Когда-то дворец был маленьким рыцарским замком, и дух рыцарства ещё витал в его покоях. Он отражался в старомодных железных латах, забытых в углу кабинета, и в фамильных гербах, обильно украшавших стены, и в мужских лицах, сурово взиравших с потемневших картин на бесславных своих потомков. Барон сбросил кафтан в руки старого камердинера Ганса и с облегчением стащил парик, взъерошив короткие волосы. Он и сам не ожидал, что так обрадуется
— Раздевайтесь, синьор Форти! Я обещал вам что-то показать, но в своём русском кафтане вы туда не пролезете!
Без парика, в скромной льняной рубашке барон выглядел юным и беззаботным. Трудно было представить, что его мучают низменные страсти: столько чистой радости излучали его глаза. Маттео снял кафтан и, с трудом подавляя желание остановиться и разглядеть великолепную обстановку, поспешил за бароном.
Через анфиладу светлых комнат они попали на кухню, а оттуда по винтовой лестнице с кривыми ступеньками поднялись в башенное караульное помещение. Эрик шёл первым, и его массивная фигура закрывала просвет между стенами. Местами он сужался настолько, что приходилось разворачиваться и пробираться боком. Маттео запыхался, когда они достигли караулки с узкими бойницами для лучников и камином для обогрева. В средние века жители замка могли в безопасности пересидеть тут осаду. Небольшой склад из ящиков, дров и мешков до сих пор занимал один из простенков. В другом скрывался закуток с туалетом. Посередине стоял древний стол с лавками.
Барон взял небольшой ящичек со стола, засунул под мышку и сказал:
— Тут слишком темно, а вещь, которую я хочу вам показать, любит солнечный свет. Вы одолеете ещё сотню ступеней?
— Не сомневайтесь, ваша милость.
— Тогда — за мной!
Барон ввинтился в отверстие в стене сначала ящиком, затем собственным телом, и продолжил нелёгкий путь наверх. Маттео шагал следом и удивлялся, как барону удаётся передвигаться в столь тесном пространстве. Сам он то и дело цеплялся плечами за стены, а руками держался за верхние ступени, чтобы не свалиться к подножию дьявольской лестницы. Сердце выпрыгивало из груди, горло саднило от тяжёлого дыхания, а ноги налились свинцом.
Вдруг барон исчез, а в лицо Маттео ударило ослепительное солнце. Он крепко зажмурился, чувствуя, как чужие сильные руки заботливо его поддерживают и помогают выйти наружу. Волнующе запахло морскими водорослями, уши заполнили резкие крики чаек — совсем как в родном Неаполе. Открыв глаза, Маттео вскрикнул от восторга: старинная тридцатиметровая башня, стоявшая на отвесной скале Верхнего Калина, возносила их выше птиц и облаков.
Ветер срывал одежду, свистел в ушах и трепал напудренные локоны Маттео. Он вцепился в зубчатый парапет и перегнулся над бездной, жадно вдыхая бескрайний морской простор. Студёное море, усеянное белыми барашками, расстилалось до самого горизонта, а Нижний город лежал как на ладони.
Маттео увидел крепостную стену со смотровыми башнями, надёжно опоясывавшую Калин. Ратушную площадь с рядами торговых прилавков. Шпили церквей и затейливые флюгеры, сверкавшие на солнце то яркой медью, то кованым железом. Различил крышу дома фрау Катарины и монастырские руины, открывавшие с такой высоты свою божественную геометрию.
Пахло свежестью и нагретым камнем. Весна набухла, зазеленела и окончательно расцвела. Барон встал позади Маттео, — близко, почти касаясь грудью его спины, — но итальянец не отодвинулся. Он засмеялся и пропел слова одной из любимых арий: