Бельканто на крови
Шрифт:
— Мазини, мы уходим. Юхан, иди вперёд, расталкивай народ.
Люди, поглощённые зрелищем, неохотно расступались под грубыми тычками Юхана. Эрик в последний раз обернулся на Томаса, но того уже увели. Эрик поймал лишь немигающий взгляд Стромберга и содрогнулся от суеверного ужаса и страшного предчувствия.
В ледяном графском взгляде читался приговор.
А бедного Петера уже поднимали на колу и устанавливали вертикально. Он скользил вниз под собственной тяжестью, но больше не кричал и не пытался найти опору ногам. Милосердная тьма окутала его.
К ужину Форти
Барон и сам был в плохом настроении. Его терзала необъяснимая тревога. Он мог назвать её имя — Карл Стомберг, но не мог понять, в чём состоит угроза. Ещё десять лет назад это имя вызывало в душе прилив светлой радости, и он не помнил, когда всё изменилось. Если бы только он мог узнать причину ненависти Стромберга! Он спрашивал об этом отца, который дружил с графом с незапамятных времён, но тот отвечал неизменно: «Не придумывай, Эрик, граф любит тебя не меньше своих сыновей!». Потом отец умер и Стромберг совсем отдалился. Превратился в фанатичного поборника морали. Эрик надеялся, что под покровами строгих нравоучений прячется прежний дядюшка Карл, но шли годы, а Карл всё больше и больше каменел в своём благочестии. Эрик уже и не мечтал вернуть былые тёплые отношения.
От графа мысли барона перенеслись к итальянцу. Очевидно, Маттео смягчился по отношению к нему, хотя настороженность, вызванная чьим-то доносом, никуда не делась. Эрик дорого бы заплатил, чтобы выведать имя клеветника. Ещё больше он отдал бы за возможность провести с итальянцем ночь, но он успел убедиться, что Маттео — не Томас, не подставится за пряжку с рубинами. Синьор Форти был достаточно богат, скор на расправу и, похоже, чересчур целомудрен. Эрик уснул, размышляя, на какую наживку может клюнуть такая пугливая экзотическая рыбка. Разве что на самую хитрую.
Однако утром рыбка сама сделала первый шаг.
12
Однако утром рыбка сама сделала первый шаг. Маттео поймал взгляд Эрика, кивнул в сторону чёрного выхода и быстро склонил голову над тарелкой с кашей. Никто не заметил мимолётного кивка. Эрик не сразу догадался, что нужно итальянцу. Застыл, поднеся ко рту кусок булки, но потом сообразил, что Маттео просит его выйти во двор после завтрака.
На улице завывал ветер, норовя сорвать плащ и парик, а негреющее солнце слепило до слёз. Барон, придерживая полы плаща, пробрался на монастырский двор и увидел Маттео, закутанного в малиновый русский кафтан и жмущегося к стене. Тут же валялись старые каменные блоки, вросшие в землю, и обломки колонн. Говорили, сожжённый католический храм был самым красивым в средневековой Европе. Барон остановился в трёх шагах от итальянца:
— Вы хотели меня видеть, синьор Форти? — учтиво спросил он.
Форти заметно
— Ваша милость! Прошу прощения за способ, которым я пригласил вас на встречу. Наверное, надо было написать письмо, но я решился на это, не обдумав…
— Не стоит извинений, — перебил Эрик. — Мы уже встречались в этом месте.
— Вы правы. Я позвал вас… Я хочу извиниться за то, что ударил вас. Я причинил вам вред и раскаиваюсь в этом. Ах, если бы я мог раскаяться перед богом! Но такой благодати мне не дано, поэтому я обращаюсь к вам. Простите мне мой жестокий удар, сила которого несоразмерна тому ущербу, который… — Маттео замолчал, наблюдая, как Эрик потирает пальцем поджившую царапину в углу рта. — Я пролил вашу кровь и это мучает меня. Вы даруете мне прощение?
— Конечно, синьор Форти, я с большой охотой приму ваши извинения, если вы ответите на один вопрос.
— Какой?
— Кто вам писал обо мне?
Эрик нарочно спросил «Кто писал?», и Маттео попался, не стал отрицать наличие письма:
— Ах, я не могу ответить на ваш вопрос! Я уже говорил, это человек, которому я доверяю, и который хорошо вас знает. Я не могу предать его дружбу! Он хотел предупредить меня об опасности, в этом нет ничего дурного.
— Расскажите хотя бы, в чём заключались предупреждения? Какие обвинения выдвинул ваш друг?
Маттео густо покраснел даже под пудрой. Закусил губу и потупился.
— Если меня обвиняют в бесчестии, то как я могу защититься и оправдаться, не зная, в чём именно состоит моё преступление?
Эрик говорил тихо и проникновенно, желая выпытать тайну, но Маттео словно воды в рот набрал. Его глаза увлажнились, но это могло быть и от резкого ветра. Так и не получив ответа, Эрик задал последний вопрос:
— Тогда расскажите, почему вы ударили меня.
— Простите, ваша милость?
— Вы сами сказали, что сила удара несоразмерна ущербу. Вы сильный юноша, и легко могли меня оттолкнуть, но предпочли разбить мне нос и едва не выбили зубы. Чем вызвана такая жестокость? Я сделал вам больно? Вы боитесь впасть в грех содомии? Я вам отвратителен? Вас в Неаполе ждёт невеста? Вы приняли обет безбрачия?
Он сделал шаг, другой и оттеснил Маттео к стене, заставив прижаться к выщербленным камням. Итальянец недоверчиво смотрел на него. Бант, стягивавший букли его парика у левого плеча, развязался и трепетал на ветру. Эрик взял свободный кончик голубой атласной ленточки и намотал на палец, подступая ещё ближе. Маттео выдохнул облачко тёплого пара:
— Зачем вы спрашиваете, когда знаете ответ?
— Не понимаю, о чём вы, синьор Форти.
— Понимаете. Для меня это… — он отчаянно искал подходящее немецкое слово, — неприемлемо. Недоступно. Невозможно.
— С мужчинами неприемлемо?
— Не мучайте меня, барон! Вы хотите услышать пикантные подробности из моих уст? С мужчинами, женщинами… Какая разница? Этого никогда не случится! Вы должны уважать… По крайней мере, относиться с пониманием, а не пытаться унизить и оскорбить…
Маттео вырвал ленту из пальцев Эрика и бросился к дому, стуча по замёрзшей тропинке каблуками. Барон понятия не имел, о чём говорил итальянец.